Черный цветок - Ольга Денисова

Это пройдет. Это быстро пройдет. Оно всегда проходит, надо только глубоко дышать. Если он потеряет сознание надолго, то умрет, замерзнет прямо на дороге!

Полоз добрался до города через четыре дня. В двух верстах от Олехова его подобрали крестьяне, которые затемно вышли из деревни с обозом: он не потерял сознания, но голова у него кружилась так сильно, что он падал на четвереньки, едва вставал на ноги. Улич предупреждал, что дорога ухудшит его состояние, но Полоз не предполагал насколько.

В деревне — ближайшей к городу — за ним ухаживала добрая женщина, одинокая вдова с четырьмя малолетними пацанятами, и Полоз с тоской думал о том, чем будет с ней расплачиваться. Денег она не взяла. Глядя на ее детей — четверых головорезов от шести до одиннадцати лет — он решил, что Жмуренок не самый худший представитель шумной братии мальчишек.

Ползти в город на карачках Полоз не рискнул, и дождался, пока сможет стоять на ногах. Но как только почувствовал, что в состоянии пройти больше чем несколько шагов, ночью потихоньку оделся и покинул добрую вдову, про себя желая ей всего наилучшего и надеясь, что к четырем разбойникам в ближайшее время не добавится пятый.

Жидята не спал — он любил засиживаться допоздна, но и по утрам никогда не вставал рано.

— Я думал, ты убит. Ходили слухи, что в Урде тебе проломили голову, — встретил он Полоза.

— Что-то у этих слухов слишком длинные ноги… — проворчал Полоз и поспешил сесть, — но голову мне действительно проломили. Дай мне воды.

— Может, горячего вина? — участливо предложил Жидята, — на улице мороз.

— Я как ущербный, мне воды. Не тяни, говори. Я же вижу, тебе есть что сказать.

— Жмуренок в тюрьме, — Жидята протянул ему кружку.

— Я, наверное, в этом и не сомневался…

Полоз сделал два больших глотка и поставил кружку на стол. Надежда, похожая на робкий язычок пламени, вздрогнув, погасла, и вместо огонька вверх взвился едкий дымок горечи.

— Медальона у него не было, — поспешил добавить Жидята.

— Это точно?

— Его обыскивала стража, а не тюремщики, с ними всегда можно договориться. А еще… У нас тут что-то вроде военного положения. Они ждут, что мы откроем медальон. Набирают по деревням новых стражников, а всех ущербных из деревень отправляют по домам.

— Они преувеличивают наши возможности… — с горечью сказал Полоз.

— Они перестраховываются, — пожал плечами Жидята, — но это значит также, что медальона у них нет.

— Я думаю, это дело времени, — Полоз сжал губы.

— В этом никто не сомневается. На послезавтра назначен малый сход.

— Ты что? — Полоз привстал, — почему я ничего не знаю?

— А где ты был? Никто не верил, что ты жив.

— И что мы будем обсуждать?

— Жмуренка и медальон, — ответил Жидята, — что нам еще обсуждать?

— Где будет сход?

— Здесь. На послезавтра — потому что раньше не все успеют подойти. Давай-ка я поставлю самовар, поешь, попьешь чаю и спать. Лицо-то у тебя белое совсем.

Жидята встал и подкинул дров в печку, старательно отводя глаза.

— Есть не буду, а чаю попью, — сказал Полоз и решился спросить, — ты про Жмуренка что-нибудь узнавал?

— Его допрашивает Огнезар, сам. От меня просто шарахались, когда я пытался что-нибудь выяснить. Он же у нас государственный преступник номер один. В лоб, за деньги, никто ничего не скажет. Знаю, что в общей камере его нет. Они тоже не дураки, разбойников в тюрьме не меньше полусотни, лагеря по три раза за зиму меняли места.

— Из наших есть кто-нибудь? — спросил Полоз.

— Нет, вы сразу ушли далеко и с провиантом. Они ослабить нас хотят, они боятся… Так что Жмуренок в одиночке, скорей всего. Это же психологически очень давит. В камере и поддержат, и перевяжут, и покормят. Он же ребенок еще, как ему там, одному-то? — Жидята шумно сглотнул, — я ж с пеленок его знаю…

— Я попробую завтра, по своим каналам, — вздохнул Полоз, — а что Жмур?

— Жмур лежит четвертый день.

— Ранен?

— Нет, оглушили слегка. Он… он переживает. Знаешь, у ущербных ведь тоже душа болит. Как умеет, конечно, но болит. Может, сильней, чем у нас. Когда ее рвут-то в разные стороны. Нормальный человек бы поплакал, а он — не может.

Полоз вздохнул: обрубок души. Не душа, а ее обрубок. Говорят, отрубленная рука болит всю жизнь. И ничего с этим не сделаешь — не вылечишь, припарку не положишь. Может, и у Жмура так же? Души нет, но она болит?

Тюремщик сидел перед Полозом и пил пиво — он привык к своей работе, он привык рассказывать родственникам об арестантах, он оставался спокойным и невозмутимым. Полоз дождался, когда хозяин пивной отойдет от их стола, пригубил пиво и спросил, стараясь не привлекать к себе внимания.

— Узнал?

— Узнал… Трудно было — он в холодной. Его допрашивает сам Огнезар. А каты, знаешь, народ не очень разговорчивый, — тюремщик вздохнул.

— Сколько? — устало спросил Полоз. Внутри все дрожало — ну же! Все еще допрашивает?

— Ну, пару серебряников накинь.

— Возьми, — Полоз выложил из кармана три серебряника и припечатал монетки к столу.

Тюремщик посмотрел на них, две сгреб рукой, а третью пальцем подвинул обратно Полозу.

— Мне лишнего не надо. Пока от него ничего не добились. Кат говорит, Огнезар нервничает. Он думал, что парень быстро сломается, начинал помаленьку. Тот и вправду едва не сломался поначалу. Его в первый день тридцать часов без воды в кандалах держали, к стене прикованного, в холодной, а потом сразу мучить начали. Конечно, мальчик испугался. Но потом ничего, взял себя в руки, смирился, что ли…

— Сильно мучают? — спросил Полоз, стараясь оставаться равнодушным.

— Вчера на дыбе три четверти часа висел, восемнадцать ударов кнутом выдержал.

Полоз охнул и закусил губу. Это слишком, для мальчика — это слишком. Что же, благородный Огнезар не видит, что перед ним ребенок?

— Так его — плетками по ранам от кнута. И угли горячие туда же, да по старым ожогам. Его в застенок ведут — он боится: плачет, рвется. А как Огнезара видит, губёнку закусит, сожмется весь и молчит.

Полоз скрипнул зубами и стиснул кулаки. Мелькнула мысль напасть на Огнезара, когда тот поедет домой. Хороший бросок гири цепа, и никакая охрана ему не поможет. Впрочем, смысла это не имело: они боятся, что медальон откроют, и подлорожденного мальчишку не пожалеет никто. Огнезара быстро сменит кто-нибудь другой, не менее хитрый и жестокий.

— Я могу поговорить с катом?

— Нет, он живет при тюрьме. Его никуда не выпускают сейчас, приказ благородного Огнезара. Могу передать что-нибудь. Еды хорошей, одежды… Но ничего запрещенного — сам на дыбе окажусь назавтра.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});