Черный цветок - Ольга Денисова

— Ну что? — спросил он понимающе и доверительно, — я думаю, уже достаточно? Скажи мне, где ты спрятал медальон, и пойдешь домой, к отцу.

Тот всхлипнул громким тройным вздохом, и из глаз его снова побежали слезы. Он молчал долго, словно раздумывал, дрожал всем телом, а потом покачал головой, сжался и зажмурился.

— Мне придется продолжить, ты понимаешь это? — переспросил Огнезар.

Жмуренок ничего не ответил, не шевельнулся и глаз не открыл. Огнезар кивнул кату, и мальчишка закричал еще до того, как молоток ударил по острой, занозистой щепке.

Огнезар останавливал пытку трижды, но парень — раздавленный, трясущийся, рыдающий навзрыд — продолжал молчать. Это было неестественно для ребенка, так мог бы повести себя взрослый, но взрослый бы начал лгать. Жмуренок же просто ничего не говорил. Впрочем, Огнезар и не рассчитывал на быстрый результат, его смутило несоответствие между болевым порогом, реакцией на боль и поведением. Возможно, передышка — или время на раздумье? — тоже даст результат. Когда придет понимание того, что боль не кончается с прекращением пытки, это станет новым открытием и новым страхом.

Он велел опустить руки мальчика в уксус, но не добился ничего, кроме нового потока слез и жалобных воплей. В любом случае, инфекции после этого можно было не опасаться.

Балуй. В тюрьме

Есеня сидел, забившись в угол камеры, на соломе, и смотрел на руки, которые он подтянул к груди и поставил запястьями на колени. Слезы капали на рубашку, а он никак не мог понять — как это получилось. Как вообще такое бывает? И бывает ли? Ему было так больно, что он не мог перестать плакать. Даже легкое дуновение сквозняка усиливало мучения в несколько раз, что уж говорить о движениях. Ему было страшно, и он дрожал. Он чувствовал себя запредельно несчастным, обиженным, обманутым, незаслуженно наказанным, и наказанным чересчур жестоко. Он не хотел думать, что это только начало, от таких мыслей у него сжимался желудок, и судорога пробегала по спине.

Он был противен сам себе, он посмеялся бы над собой-вчерашним — самоуверенным болваном, бесстрашие которого не имело под собой ничего, кроме наивности. Он не слушал Полоза, он, вместо того, чтобы быстро забрать нож и уйти, остался дома — потому что хотел похвастаться. И теперь ему придется — хочет он того или нет — придется молчать! Потому что иначе ему останется только умереть. Он не может предать чужие надежды. Полоз доверил ему нести медальон, а ему хватило ума притащить его в лапы Огнезара! Хорошо хоть он догадался его спрятать. И теперь… Слезы капали из глаз, и больше всего хотелось закричать: «Помогите».

«Я виноват, простите меня, я больше никогда так не буду, только помогите! Заберите меня отсюда!»

Есеня едва не вскрикнул, когда снаружи заскрипел замок. Нет! Нет, пожалуйста, нет! Только не сейчас! Еще рано! Он прижался к стене тесней, зажмурился и выставил вперед руки.

— Не бойся, — тихо сказал ему тюремщик и подошел поближе, — я поесть принес.

Есеня со стоном опустил руки на колени. Ну что ж он так испугался-то? Как маленький… Он же никогда ничего не боялся.

— Я не хочу, — тихо сказал он.

— А я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет, — тюремщик присел рядом и поставил миску на пол, — больно?

— Ага.

— Ты, главное, не бойся. Когда боишься, во много раз хуже выходит.

Легко сказать! Не бойся! А как не бояться, если страшно? Так страшно, что даже тошнит. Есеня зябко повел плечами.

— Ты злись. На себя, на них, на меня. Когда злишься — все по-другому. Давай-ка поедим. Похлебка не ахти, конечно, но лучше, чем ничего.

— Да не хочу я! — всхлипнул Есеня.

— А ты через «не хочу», — тюремщик взял миску в руки, зачерпнул оттуда мутной жидкости, в которой плавала капуста, и поднес ложку Есене ко рту, — давай, открывай рот. Чтоб злиться, сила нужна. А то превратишься через три дня в слизняка дрожащего.

— Я и так слизняк дрожащий… — разревелся Есеня горько и отчаянно, размазывая слезы тыльной стороной ладоней, — я и так… и так…

Тюремщик отставил миску в сторону и обнял его за плечо.

— Ты молодец. Если в первый раз не сломался — значит, молодец. Самое страшное — это в первый раз. А что кричал и плакал — так у нас взрослые мужики ревут белугой.

— Правда, что ли? — Есеня на секунду плакать перестал.

Полоз. Олехов

Полоз выбрался из берлоги с нехорошим предчувствием, которое его не обмануло. Солнце клонилось к западу — последнее время он стал слишком долго спать, и совершенно не мог обходиться без сна, как это было раньше.

Жмуренок мог бы не стараться и не писать ничего на снегу — Полоз бы и без этого догадался, что тот может ему сказать. Он выругался, сложил вещи в котомки и повесил их на дерево — если доведется вернуться, звери не распетрушат. Смысла прятать следы ночевки не имело, но он все равно забросал снегом кострище, скорей, по привычке, и по проложенным следам двинулся к дороге. С вещами он не смог бы идти быстро, поэтому взял из котомок только самое необходимое — огниво.

Внутри подрагивала и нарастала тревога, неприятная, тоскливая, сосущая. Если бы он не так устал и спал чутко, если бы он догадался держать Жмуренка за руку хотя бы! Дурак! Невыносимый, упрямый, дурак! Ну почему он не может просчитать последствий своих действий хотя бы на пару шагов вперед! Полоз злился на мальчишку, и, попадись он ему под руку прямо сейчас, вздул бы его хорошенько за эту глупую, опасную выходку.

Но что-то подсказывало Полозу, что для парня это был бы исключительно счастливый исход.

Он пошел по дороге к городу быстро, и сдерживал себя, чтобы не бежать. Парень не успеет перешагнуть порога собственного дома, как его схватят! Там его ждут всегда! Наверное, ему хватит ума не тащить с собой медальон, а впрочем — почти никакой разницы.

Примерно на полпути Полоз почувствовал жар — первый предвестник приступа невыносимой головной боли. Ему не стоило так спешить! Ему не стоило нервничать. Он остановился и вытер лицо снегом. Но от наклона жар покатился вверх стремительно, горло захлестнула тошнота, и в голову ударила боль, раскатившись перед глазами золотыми искрами. Полоз перестал чувствовать землю под ногами, и ноги тоже чувствовать перестал.

Это пройдет. Это быстро пройдет. Оно всегда проходит, надо только глубоко дышать. Если он потеряет сознание надолго, то умрет, замерзнет прямо на дороге!

Полоз добрался до города через четыре дня. В двух верстах от Олехова его подобрали крестьяне, которые затемно вышли из деревни с обозом: он не потерял сознания, но голова у него кружилась так сильно, что он падал на четвереньки, едва вставал на ноги. Улич предупреждал, что дорога ухудшит его состояние, но Полоз не предполагал насколько.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});