Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Но нам, конечно, не повезло. Поздновато вышли. Идем, а земля под ногами ходуном ходит. И гудит, как колокол какой. Брюхач сзади тащится, еле поспевает, и уже в полный голос ноет, не боится, падла, что накостыляем. Бухтит, что сволочи мы все, дескать, сами налегке идем, а его заставили жбан тащить, а он человек болезненный, и ему всего пять месяцев осталось. И тут он вдруг замолкает на полуслове. У самой вершины дело было, и я поначалу даже не понял, что случилось. Только вдруг так тряхануло, что все мы на землю повалились. Вскакиваю, назад оглядываюсь нет Брюхача, только жбан вниз по склону катится. И Ханыга как заорет: «Вниз! Скорее!».

Ну мы и побежали.

Впереди, значит, Ханыга бежал, за ним Мысляк, ну и я третьим. Остальных я вообще больше не видел. Потом, где-то на середине склона уже, еще раз тряхануло, да так, что я прямо башкой обо что-то ударился, пока падал. Очнулся — ничего понять не могу. Лежу — и не пошевелиться. Как по рукам и ногам связанный, ей-богу. Или будто корешок дурманный пожевал натощак. И вдруг вижу, что сверху поток течет. Не вода, нет, скорее это на кисель похоже, только грязный очень, да и вонища совсем не такая. Хочу встать — не пошевелиться. Так бы, наверное, и потонул, да опять повезло я, оказывается, в ветвях дерева поваленного запутался, дерево-то поплыло, ну и меня вместе с ним поволокло, как на лодке какой. Потом оно зацепилось за что-то, остановилось. Гляжу — рядом совсем Мысляк корчится. Ноги ему придавило, встать хочет, а никак. И все бормочет: вот же, дескать, зараза поганая, вот же поганая зараза. Так и утонул на моих глазах. Потом, помню, жбан наш мимо проплыл. Ну а что потом было — из головы начисто вылетело. Не знаю даже, сколько дней прошло. Очнулся — темнота кругом, и шебуршит совсем рядом. Так я до самого рассвета даже дышать боялся.

Но ничего, выжил. Кое-как из ветвей наутро выпутался и побрел в лагерь. Местами в этой жиже по пояс приходилось пробираться, пару раз чуть не утоп, но добрался до лагеря. Только потому и дошел, что сирену слышал, сирена на башне гудела постоянно, а иначе мне лагеря бы не отыскать. Все же перепуталось, и солнца снова не видать, туман один. Но в лагере-то жуть что творилось. Там уже меньше четверти в живых оставалось, да и те все обезумели от ужаса. Их послушать, так нам еще мало досталось. У них, оказывается, первым делом чуть не тысяча человек от киселя скукожилась, а потом, они прийти в себя не успели, лес на лагерь двинулся. Кто жив был, полезли с перепугу на колючку, а охрана вместо того, чтобы огонь открыть, села в вертолет да и дала деру. Так что лагерные в башню ворвались да и разнесли там все сдуру. Кто-то пожар устроил, и башня дотла выгорела. Только и осталось, что сирена наверху, и выла теперь эта сирена не переставая. А еще про какой-то черный туман рассказывали, будто наплыл он вечером на дальний конец лагеря, а когда сошел — там одни покойники лежали, черные все, будто шипучкой обожженные. Это правда, это я сам видел потом, туман-то такой. От него и деревья погибают. Будто просека в лесу остается — прямая, на много километров видать.

Я тоже от всего этого как бы свихнулся. Метался туда-сюда, не знал, что делать. И жрать еще хотелось жутко, киселя-то больше не было, а припасы из башни какие сгорели, а остальные уже сожрали те, кто попроворней оказался. Мы бы там, наверное, людоедством занялись, честное слово, если бы лагерь не стало пухом белым затягивать. Тут уж не до голода. Кто успел — убежал в лес, а остальные… Больше я туда, конечно, не возвращался, была мне охота. Но так бы наверняка и загнулся, если б не тот тип, которого вы со мной в ангаре нашли.

А дело так, значит, было. Дня, наверное, через три после того, как из лагеря-то я убежал, увидел я вдруг впереди просвет какой-то. Вообще от этих самых просветов в лесу добра ждать не приходится. Но делать нечего, двинулся я потихоньку вперед, потому как чувствовал, что так и так скоро концы отдам. Выхожу — а там площадка посадочная оборудована, и на ней вертолет стоит. Я прямо обалдел. Поначалу подумал было, что это охранники здесь чего-то поджидают, залег хлебалом вниз и лежу, не шевелюсь. Минут десять, наверное, пролежал — из вертолета ни звука. Тогда поднял голову а вертолет-то совсем не такой, на котором охранники летают. Я уж как здесь очутился, понял — такими проводники пользовались. Только у него еще какие-то кронштейны снаружи торчали — наверное, чтобы подвешивать что-нибудь. Ну да вы же этот вертолет видели, он перед ангаром, в котором я укрывался, стоял.

В общем, подошел я к нему, открыл дверцу — а там этот… Ну который помер потом. Вид у него был страшный, но мне не привыкать. Меня вообще такими вещами не испугаешь теперь. Он, как дверцу-то я раскрыл, в себя пришел, голову повернул ко мне и, вижу, сказать что-то хочет. Насилу я разобрал, чего ему нужно. Спрашивал, оказывается, смогу ли вертолет вести. Ну этому-то делу я хорошо обучен — знать бы только, куда лететь, говорю. Он ответил, что покажет, и снова отрубился.

Я тогда попытался ему помочь, да не удалось. У него в аптечке, конечно, был анализатор, да хворь его так и не удалось распознать. Я там раскопал пару инъекторов с жаропонижающим, вкатил ему сразу оба. Думал, в себя он придет, так сам сообразит, что делать — нас ведь в лагерях пользоваться местными медикаментами не учили. Ну а потом на жратву набросился, и так с голодухи-то у меня живот скрутило, что сам, думал, там же и подохну.

Ну а дальше что? Дальше пришел он малость в себя — сработало, значит, жаропонижающее — и велел мне заводить двигатель. Целый день мы летели между лесом и туманом, и только к вечеру, когда баки уже почти опустели, вышли на такую же площадку посадочную. Как он этот день продержаться сумел — ума не приложу. Только сели — он опять отрубился и до утра в себя не приходил. Так что пришлось мне самому соображать, что где-то там на площадке этой должны быть бочки с горючим, да при свете фар их разыскивать, да заливать баки доверху. Утром я снова привел его в чувство жаропонижающим, и к полудню мы долетели до этих вот ангаров.

Вот, в общем, и вся история.

Нет, в себя он больше не приходил, хоть я и пытался лечить его. Он, наверное, только усилием воли и держался. Как только мы приземлились, так снова отрубился. Все бредил о каких-то ведьмах, каких-то зародышах запрятанных, которые еще сжечь надо, еще о чем-то — понять было трудно. А два дня назад затих вдруг. Я подошел — а он уже мертвый.

Нет, к тем крайним ангарам я не приближался. Ясное дело, я еще с воздуха увидел, что там огневики поработали. Хорошо, что нас там не было, когда эти твари из леса заявились. Откуда мне знать это? Наверное, там кто-то укрывался, но что толку теперь гадать? Если кто и был, так теперь уже никого не осталось, это уж точно. Так что, начальник, больше мне рассказать вам про то, что здесь случилось, нечего. Но все, что я рассказал — чистая правда. Майк Хармел свое слово держит, и раз обещал говорить честно, то врать не будет. Теперь, начальник, ваша очередь выполнять обещания.

Вот так.

Эпилог

— Господа, я вынужден сообщить вам жестокую правду: Эниара и несколько близлежащих миров захвачены противником. Для всех нас это жестокий удар, господа. И даже то, что жители Эниары сражались до конца, отстаивая наши общие идеалы, вряд ли утешит тех из вас, кто потерял там близких или капиталы. Да, господа, Эниара оборонялась до последнего, но силы были слишком неравными, и противник подлым ударом сломил сопротивление несчастных. Пощады не было никому — пусть это послужит уроком колеблющимся и сомневающимся.

Эниара погибла, господа, и осознавать это страшно. Но еще страшнее сознавать то, что мы смогли бы отстоять ее, согласись парламент два года назад на увеличение военных расходов и введение чрезвычайного правления. Потому я заявляю: те, кто тогда голосовал против — а мы знаем их имена! изменники и заслуживают самой жестокой кары. Не может быть колебаний перед лицом столь страшной угрозы! Не может быть никаких сомнений! Не может быть никакого малодушия! И потому, чтобы трагедия Эниары больше никогда не повторилась, я заявляю: отныне и вплоть до отмены во всех мирах, подвластных Метрополии, вводится чрезвычайное положение и приостанавливается действие Конституции. Только так можем мы противостоять коварному и жестокому врагу, господа, только так. И народ, наш великий и свободолюбивый народ, единодушно поддерживает это решение. Все как один мы встанем на защиту наших идеалов!

Я кончил, господа.

ЗНАК ДРАКОНА

ВЕСТНИК

Я проснулся еще до рассвета.

Сегодня я буду дома. Даже не верится — после стольких-то лет.

Удивительно, как я вообще заснул накануне. С вечера мне казалось, что заснуть я все равно не сумею, и одно время я даже собирался махнуть рукой на отдых и сразу же после ужина тронуться в путь. Глупо, конечно, все равно ворота города закрыты до рассвета.