Дмитрий Самозванец - Пирлинг

Ответ самого папы был гораздо полнее и уже не оставлял ничего недоговоренного. Конечно, с первых же слов Павел V в самой категоричной форме поддерживал резолюцию инквизиторов, касавшуюся того случая, когда обряд коронования будет совершать православный иерарх. При таких обстоятельствах, заявлял папа, мы воздерживаемся давать какие бы то ни было разрешения или санкции. Другое дело, если венчать Владислава на царство будет греко-униат. Его участие папа признавал весьма желательным, причем допускал, чтобы Владислав причастился под обоими видами. Так или иначе, подобное разрешение Рим давал всего-навсего на один раз, да и то скрепя сердце. Папа и не думал скрывать своих желаний. Разумеется, все его симпатии были на стороне католического ритуала; если бы это было возможно, папа предпочел бы, чтобы помазание Владислава на царство было совершено католиком; пусть королевич примет святое причастие по правилам западной церкви и, вообще, не будет допущено никаких отступлений от начал римско-католического обряда. Имея в виду такой исход, Павел V заранее указывал и лицо, которое должно будет совершить коронование в Кремле: это был епископ житомирский Андрей Липский, которому папа предоставлял все необходимые полномочия. По-видимому, римский первосвященник не находил ничего невероятного в том, что на московский трон сядет католик, который будет царствовать над православной страной. Напротив, папе казалось, что осуществить все это не так трудно: стоит только как следует взяться за дело. Однако, как и римские инквизиторы, Павел V не выходил за пределы данного вопроса. То, о чем ходатайствовал Владислав, представлялось ему казусом совершенно частного свойства, не имеющим никакой связи с общими задачами будущего соединения церквей. Таким образом, в самом существенном пункте польский королевич сталкивался с теми же неодолимыми преградами, перед которыми пришлось остановиться и Лжедмитрию I.

Пока в Риме рассуждали о богословских вопросах, Владислав уже выступил в поход. Папа не пожелал прямо и непосредственно ответить королевичу на его вопросы. Он ограничился извещением, что заключения курии будут сообщены Владиславу через нунция. При этом были пущены в ход все средства, чтобы дать понять молодому завоевателю невозможность дальнейших уступок. Особенно старались внушить Владиславу мысль о неуместности излишней настойчивости с его стороны. Краковскому нунцию Франческо Диоталлеви, епископу Сант-Анджело, было предписано никому не показывать текста папской депеши. Пусть он составит извлечение из нее и передаст его Владиславу — на отдельном листе и даже без подписи. Конечно, нашлись посредники-добровольцы, которые охотно взялись пояснить королевичу, каковы границы и сущность сделанных Римом уступок. Таким образом, все обошлось как нельзя лучше. В это время Владислав находился в Вязьме. Первые шаги его на военном поприще оказались довольно удачными: королевич был преисполнен самых радужных, хотя и несколько преждевременных надежд. При таком настроении все представлялось ему в розовом свете. Так же отнесся он и к решениям, сообщенным ему от лица папы.[39]

Впрочем, Владиславу так и не пришлось воспользоваться уступками, которые сделал для него Ватикан. Несмотря на помощь казаков, вооруженные силы королевича были слишком незначительны. В денежных средствах он также ощущал недостаток. При таких условиях, естественно, ему не удалось овладеть Москвой. Наступательные действия его встретили могучий отпор. В конце концов, Владиславу пришлось начать с русскими переговоры. 1 декабря 1618 года, по старому стилю, в Деулине был заключен мир на четырнадцать лет. Условия его были более выгодны для поляков, чем они сами могли рассчитывать. За Польшей остались столь важные укрепленные пункты, как Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов и др. Очевидно, русские были слишком истощены для того, чтобы вести дальнейшую борьбу. Зато со своей стороны они добились освобождения Филарета Романова и получили обратно несколько захваченных поляками крепостей. Честь обеих сторон была соблюдена. Однако историческая тяжба двух славянских народностей далеко еще не была окончена.

Глава II

НЕМНОГО КРИТИКИ

Первые годы XVII века именуются, обыкновенно, Смутным временем. В самом начале этой мрачной поры центральную роль на исторической сцене играла загадочная личность, называвшаяся царевичем Дмитрием. На предшествующих страницах мы уже постарались изобразить ее необычную судьбу. Кто же был этот человек? Являлся ли он подлинным сыном Ивана IV или был гениальным авантюристом? Одно ли он лицо с пресловутым Гришкой Отрепьевым, или, напротив, не имел с ним ничего общего? Этот вопрос остается открытым вот уже целых три столетия. И в настоящее время мы еще не можем решить его окончательно. Пусть так. Как бы ничтожны ни оказались положительные результаты его исследования, как бы ни трудно нам было избежать повторений, мы, во всяком случае, должны еще раз пересмотреть эту историческую проблему. Сам факт существования Названого Дмитрия представляет капитальную важность. Это явление не могло не наложить своего отпечатка на ход тогдашних событий.

Порой кажется, что Дмитрий Угличский самой судьбой был предназначен для того, чтобы мистифицировать историков. Несколько лет спустя после его гибели, когда со смертью царя Федора московский престол опять остался вакантным, один польский агент доносил в 1598 году канцлеру литовскому Льву Сапеге, что Борис Годунов держит у себя в доме мальчика, отличающегося поразительным сходством с царевичем Дмитрием: очевидно, этот ребенок должен был играть роль безвременно погибшего сына Ивана IV. В связи с этим, по словам польского шпиона, какого-то несчастного подвергли пытке. Некоторым боярам, беспокоившимся о будущем, удалось вырвать у него признание, что, по приказу Годунова, он умертвил маленького царевича. Во всяком случае, смерть законного наследника Грозного считалась свершившимся фактом. Странные толки о нем уже давно стали забываться… Вдруг в Польше появился таинственный Дмитрий. Как же отнеслось к нему русское общественное мнение? Взгляды соотечественников царевича разделились. Одни готовы были признать в лице претендента законного и полноправного сына Грозного. Другие называли его вором и самозванцем. Однако наступил момент, когда перед Дмитрием склонилась вся Россия. Европа заговорила о нем с изумлением. Затем разразилась катастрофа. Реакция против всеобщего увлечения была тем сильнее, что к делу примешались чисто партийные счеты. Обнаружилось, что погибший царь вел переговоры с папой, краковским нунцием и с иезуитами. Враги Дмитрия захватили всю его корреспонденцию. Она была предана гласности, и, конечно, получился скандал. Вслед за русскими за Дмитрия принялись протестантские авторы. В изображении этих немцев, голландцев и англичан злополучный царь оказывается каким-то чудовищем, которое создал католицизм в надежде утвердить свою власть в России. Всякий изобретал то, что ему было нужно. Немудрено, что на некоторое время о Дмитрии, как о подлинном сыне Ивана IV, почти не было речи. Однако скоро на сцену опять выступили защитники этой загадочной личности. По их словам, дело Дмитрия еще далеко не проиграно. Рано или поздно, они представят такие свидетельства в его пользу, перед которыми противникам придется окончательно капитулировать. Следует заметить, впрочем, что в настоящее время нам известны такие данные, из которых приходится вывести совершенно противоположное заключение. По-видимому, они неопровержимо свидетельствуют о том, что Названый Дмитрий и не думал быть сыном Ивана IV.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});