Шериф - Дмитрий Сафонов

Не сводя глаз с полуголого чужака, Баженов отступал к столу. Он ударился бедром о столешницу и пошарил рукой, пытаясь нащупать ружье там, где его оставил Ружецкий. Но на столе ружья не оказалось: оно стояло в углу за сейфом. Баженов сделал еще два шага и взял ружье.

Оно не лежало на столе, а стояло в углу. Участкового Баженова это могло бы насторожить. Но Шериф Баженов не придал этому никакого значения.

* * *

— И вы повели его к штольне, Шериф? — еле слышно спросил Пинт.

Теперь, кажется, все стало на свои места. Нет, еще не стало, но постепенно СТАНОВИЛОСЬ.

Они сидели в уазике, стоявшем во Втором переулке, между магазином Рубинова и участком. Вокруг было темно и тихо.

Шериф специально занял эту позицию: самый центр города, случись что, он успеет в любое место без задержки. Но в городе было тихо.

Шериф понимал, что искать Микки… или Петю наобум бесполезно. И еще он понимал, что Микки сам где-нибудь объявится.

Рано или поздно — обязательно объявится. Ведь он именно поэтому ВЕРНУЛСЯ.

Фонарь перед магазином Рубинова посылал слабые лучи через заднее стекло уазика. В салоне было не продохнуть от табачного дыма: Шериф смолил одну за другой, наплевав на все предупреждения Минздрава. Он словно знал наверняка: смерть от рака легких ему не грозит.

Шериф ловко щелкнул пальцами, выбросив окурок на улицу. Он потянулся за следующей сигаретой, но увидел, что в пачке осталось всего четыре штуки.

— Маловато, — сказал он задумчиво. Он еще не знал, что ему этого хватит. До самой смерти.

— У меня есть, — успокоил Пинт. — Я не такой поклонник никотина, как вы.

— Да? Ну ладно. — Шериф сложил ладони аккуратной лодочкой и закурил.

— Так вы повели его к штольне? — повторил Пинт.

Баженов задумался, вспоминая. Он хотел мысленно представить себе эту картину еще раз: полуголый Микки, руки в наручниках за спиной, а за ним — молодой Баженов с ружьем наперевес. О том, что когда-то он был участковым, напоминали только форменные брюки, рубашка и ботинки. Больше без особой нужды он форму не надевал.

Синий галстук на резинке валялся на полу участка.

И ружье было снято с предохранителя.

— Да, док… — наконец ответил Шериф. — Тогда мне это показалось хорошей идеей. Лесная поляна, которую трудно найти. Точнее, ее ЛЕГКО НЕ ЗАМЕТИТЬ. Заброшенная штольня, в которую удобно сбросить тело… Все так. Светила луна, и к тому же ОН САМ показывал мне дорогу. Он хорошо запомнил дорогу… Он ее ЗНАЛ.

* * *

Они ступили на поляну. На этот раз жужжания не было. Никто не пытался залезть Баженову в мозги. Он все делал сам, ведь это был ЕГО выбор. Он подвел Микки к штольне и не удержался от искушения: врезал ему прикладом по затылку. Микки упал на колени.

— Молись, ублюдок! — сказал Баженов. — Мне интересно, что ты Ему скажешь. «Господи, прости, ибо я немножко согрешил сегодня. Позавчера я имел дурные мысли, вчера я солгал, а сегодня — изнасиловал и повесил маленькую девочку, которой было всего десять лет»? Так? Ты это Ему скажешь?

— Еще интересней, что Он мне ответит, — неожиданно сказал Микки. — «Приди в мои объятия, возлюбленный сын мой, ибо все мы грешны»? Ведь так обычно говорит ваш Бог? Он же всех любит? С чего бы ему любить меня меньше, чем эту малышку, которая в пятнадцать лет стала бы вокзальной проституткой в Ковеле, а в семнадцать — давала бы всем за стакан портвейна? Может, я оказал ей неоценимую услугу — благодаря мне она вошла в царство Божие безгрешной. Говорят, для безгрешных там другие расценки и к тому же — большие сезонные скидки…

Баженова поразила его… Наглость? Цинизм? Или, может, его поразило, как созвучны оказались эти слова с его собственными мыслями? Он испугался, поэтому голос его немного дрожал:

— Я знаю одно: для тебя скидок не будет, мразь! «А для тебя? А для тебя? А — ДЛЯ ТЕБЯ?»

Эта фраза повторялась в его голове, словно тупая игла никак не могла соскочить с дорожки запиленной пластинки.

Баженов провел рукой по лицу, но фраза звучала в его голове все громче и громче.

«Это потому, что я еще немного участковый! Ничего, уже недолго…»

«А для тебя?» — повторялось на все лады. Баженов явственно слышал чей-то ехидный смех, пронзительный и режущий, как коса.

Он почувствовал, как на спине выступил холодный пот.

«Я просто пытаюсь его остановить! Я должен его остановить!» — оправдывался участковый.

— Какого цвета у него мозги? — вкрадчиво спрашивал Шериф.

«Око за око, зуб за зуб…» — лепетал участковый.

«Давайте вздернем этого парня, пусть спляшет с пеньковым галстуком на шее!» — веселился Шериф.

«И аз воздам…» — приплел последний довод участковый.

«У нас здесь сапоги стоят дороже, чем твоя шкура!» — рубил последнюю надежду Шериф.

Оглушительный выстрел, от которого заложило уши. Точнее, так: сначала — сильная отдача в плечо, а потом — оглушительный выстрел, от которого заложило уши.

А еще точнее — слова, сказанные тихим зловещим шепотом:

— Я вернусь…

А потом — сильная отдача в плечо и оглушительный выстрел, от которого заложило уши.

* * *

— Вы выстрелили в него? — утверждающе сказал Пинт.

Шериф кивнул.

Они надолго замолчали.

Затем Пинт с наигранной беспечностью вздохнул, потянулся, будто только что встал с постели, и преувеличенно бодрым голосом сказал:

— Ну и… хрен с ним. Он заслужил. Шериф опять кивнул.

Была еще какая-то мысль. Она промелькнула в голове Оскара и вдруг ярко вспыхнула, как одинокое дерево, в которое попала молния..

— Постойте, Шериф… Вы сказали, что в ту ночь побывали у заброшенной штольни еще дважды. Так? Значит, вы ЕЩЕ РАЗ туда возвращались? Зачем?

Баженов повернулся к Пинту. В глазах его стояли слезы. Именно это напугало Пинта больше всего: не шерифская проверка в лесу, не встреча с БЕЛОЙ ТЕНЬЮ и не три трупа за один вечер, — а слезы в глазах у Шерифа. Выходит, дело и впрямь было ни к черту.

Такие мужики, как Баженов, не гнутся, они ломаются— пополам и с громким треском. Раз и навсегда.

Пинт слышал этот треск, он становился все громче и громче.

— Да, док… Я выстрелил в него. Я не говорю, что убил его. Потому что это было бы неправдой. Я не говорю, что выпустил ему мозги, потому что это тоже неправда. Но все равно — я переступил черту. Я выстрелил ему в голову. Из обоих стволов. И головы не стало. Осталась только шея — противным тонким стебельком, торчащим из плеч. Он повалился и упал навзничь. И остался лежать неподвижно. И тогда я вспомнил его слова: «Где конец? И где начало? Нам не дано узнать, ибо грядущее скрыто во мраке. Непроглядном мраке вечной ночи». И она, похоже, наступает. И я не знаю, как ее остановить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});