Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим - Эмиль Золя

Сначала экипаж быстро катил под гору, по склонам Фраскати, между виноградниками и оливковыми рощами. Извилистая мощеная дорога была пустынна: изредка попадались крестьяне в старых войлочных шляпах, белый мул, ослик, впряженный в повозку; только по воскресеньям сюда, в придорожные кабачки, стекается народ, и работники на досуге угощаются козлятиной, запивая ее местным вином. На повороте коляска проехала мимо большого фонтана. Стадо овец, спускаясь к водопою, ненадолго загородило дорогу. И все время за пологими холмами необозримой рыжей Кампаньи в лиловатой вечерней дымке виднелся далекий Рим, он мало-помалу как бы погружался в землю, по мере того как экипаж спускался с горы. Вскоре на самом горизонте осталась лишь узенькая серая полоска с белыми пятнышками освещенных солнцем фасадов. Потом и она исчезла, потонула за волнистой линией полей.

Теперь коляска катила по равнине, оставив позади Альбанские горы, и повсюду — справа, слева, впереди — расстилалось безбрежное море лугов и пастбищ. Вдруг Прада воскликнул, взглянув на дорогу:

— Смотрите-ка, вон там, впереди, идет наш сегодняшний знакомец, тот самый Сантобоно!.. Ну и молодчина, как быстро шагает! Мои лошади с трудом догоняют его.

Пьер высунулся из коляски. Это действительно был священник из церковки Санта-Мариа-деи-Кампи, рослый, плечистый нескладный мужчина в длинной черной сутане. В нежном, золотистом освещении его фигура резко выделялась черным пятном, и он шел мерным шагом, упорно и неотвратимо, как сама судьба. В правой руке он нес что-то вроде корзинки, но издали это трудно было разглядеть.

Когда экипаж наконец поравнялся с путником, граф велел кучеру придержать лошадей и окликнул Сантобоно:

— Здравствуйте, падре! Как поживаете?

— Очень хорошо, господин граф, весьма благодарен.

— Куда это вы так спешите?

— Иду в Рим, господин граф.

— Неужели в Рим? Так поздно?

— О, я доберусь туда немногим позже вас. Я привык ходить пешком, так и деньги целее будут.

Он отвечал, не сбавляя ходу, едва повернув голову, и шагал рядом, вровень с коляской. Прада, довольный встречей, тихо шепнул Пьеру:

— Погодите-ка, он нас позабавит дорогой.

Потом громко предложил:

— Раз уж вы идете в Рим, падре, садитесь в коляску, для вас найдется местечко.

Сантобоно, не заставив себя просить, тотчас же согласился.

— С удовольствием, господин граф, весьма благодарен!.. Так и башмаки целее будут.

Он уселся на передней скамейке, смиренно отказавшись от места рядом с графом, которое ему вежливо предложил Пьер. Теперь можно было рассмотреть, что Сантобоно нес с собой небольшую корзинку с фигами, заботливо уложенными и прикрытыми листьями.

Лошади вновь пустились вперед крупной рысью, и коляска быстро покатила по ровной, гладкой дороге.

— Так вы направляетесь в Рим? — спросил граф, чтобы заставить священника разговориться.

— Да, да, я несу его высокопреосвященству, высокочтимому кардиналу Бокканера корзиночку с фигами из моего сада, последними в этом сезоне, я обещал сделать ему этот скромный подарок.

Поставив корзинку себе на колени, он бережно держал ее своими грубыми, узловатыми руками, точно хрупкое и редкостное сокровище.

— Ах, это знаменитые фиги с вашей смоковницы! Я знаю, они просто тают во рту… Но вам так неудобно, нельзя же держать их на коленях до самого Рима. Дайте-ка сюда корзинку, я положу ее в откидной верх.

Но священник заволновался и прижал к себе корзинку, ни за что не соглашаясь с ней расстаться.

— Весьма благодарен! Весьма благодарен!.. Она нисколько меня не стесняет, мне так удобнее, зато уж с фигами ничего не случится.

Прада очень забавлялся, видя, как дорожит Сантобоно плодами своего сада. Он спросил, подтолкнув Пьера локтем:

— А кардинал очень любит фиги?

— Ах, господин граф, его высокопреосвященство их обожает. В прежние годы, когда он проводил лето здесь, на вилле, он изволил кушать фиги только с моей смоковницы. Сами понимаете, как мне приятно доставить удовольствие его высокопреосвященству, раз уж я знаю его вкус.

Тут он бросил на Пьера пронизывающий взгляд, и граф счел нужным их познакомить.

— Господин аббат Фроман как раз остановился в палаццо Бокканера, он живет там уже три месяца.

— Знаю, знаю, — спокойно заметил Сантобоно. — Я видел господина аббата у его высокопреосвященства в тот день, когда преподнес фиги господину кардиналу. Только те еще недозрели. Зато уж эти — самые отборные.

И он самодовольно взглянул на корзиночку, еще крепче сжимая ее своими корявыми, волосатыми пальцами. Наступило молчание. По обе стороны дороги расстилались необозримые поля Кампаньи. Жилые постройки давно уже остались позади, на пути не встречалось ни дерева, ни стены, только широкая, холмистая равнина, поросшая чахлой, зеленеющей осенней травой. Слева, на фоне ясного неба, вдруг выросла полуразрушенная башня; она казалась необычайно высокой, резко выделяясь над плоской, бесконечной линией горизонта. Справа, вдалеке, в огороженном кольями загоне, темнели силуэты быков и лошадей; медленно брели, возвращаясь с пахоты, усталые волы в упряжке, погоняемые стрекалом; какой-то земледелец на рыжей лошадке галопом объезжал перед наступлением темноты свое вспаханное поле. Иногда мимо них по дороге с быстротою ветра проносилась biroccino — легкая тележка на двух больших колесах с узким сиденьем на оси. Время от времени их экипаж обгонял carrotino — низенькую, крытую повозку с пестрым верхом, в какой крестьяне возят в Рим вино, овощи и фрукты из местных садов. Издалека доносился тонкий звон бубенцов на сбруе лошади, которая сама бежала знакомой дорогой, пока хозяин мирно спал в повозке. Порою им навстречу попадались женщины, возвращавшиеся с поля; они шли по три, по четыре вместе, черноволосые, растрепанные, в подоткнутых юбках и ярко-красных косынках. И опять дорога тянулась дальше, все более безлюдная и пустынная, без единого пешехода, без единой лошади, тянулась на долгие километры под необъятным куполом неба, а на западе, над однообразным, унылым простором полей, величественно склонялось к горизонту заходящее солнце.

— А как здоровье папы, падре? — внезапно спросил Прада. — Он еще не умер?

Вопрос этот нисколько не смутил Сантобоно.

— Я уповаю, что его святейшество проживет еще много-много лет во славу нашей святой церкви, — ответил он просто.

— Стало быть, нынче утром вы узнали добрые вести у вашего епископа, кардинала Сангвинетти?

На этот раз священник невольно вздрогнул. Неужто за ним следили? А он-то так спешил, что и не заметил, как эти двое шли за ним по пятам.

— О нет, — возразил он, тут же оправившись от смущения, — никогда нельзя знать наверное, хорошие вести или плохие… Говорят, его святейшество дурно провел ночь, и я горячо молю господа, чтобы следующая ночь прошла благополучно.

Подумав с минуту, он прибавил:

— Но даже если господь сочтет за благо призвать к себе его святейшество, он не оставит свое стадо без пастыря. Я верю, что всевышний уже избрал и благословил будущего главу нашей святой церкви.

Такой ответ еще более развеселил графа.

— Право же, падре, вы просто удивительный человек… Значит, вы уверены, что папы получают тиару божьей милостью? Что будущего папу уже назначили там, на небесах, и он просто ждет своего часа? А я-то воображал, что и от людей кое-что зависит… Может быть, вам уже известно даже, какого кардинала заранее наметил всевышний?

Прада продолжал шутить с легкомыслием неверующего, но Сантобоно выслушивал его насмешки со спокойным достоинством. Он даже усмехнулся, когда, намекая на давнишний римский обычай во время конклава биться об заклад за своего кандидата, граф заявил, что священник может выиграть целое состояние, раз уж он посвящен в тайны господа бога. Потом речь зашла о трех белых сутанах разного размера, которые всегда держат наготове в шкафах Ватикана: какой размер пригодится на этот раз — маленький, большой или средний? При малейшем нездоровье папы в Риме всегда вспыхивало необычайное волнение, острая борьба честолюбий, всевозможные интриги, так что не только в кругах духовенства, но и во всем городе не было иных разговоров, интересов, забот; все поголовно обсуждали достоинства каждого кардинала в отдельности и предсказывали, кто из них одержит победу.

— Послушайте, послушайте, — воскликнул Прада, — раз уж вы все знаете заранее, вы непременно должны мне сказать… Неужели папой изберут кардинала Моретта?

Хотя Сантобоно явно старался сохранить достоинство и беспристрастие, подобающее благочестивому священнику, тема разговора все больше волновала и будоражила его. Последний вопрос графа задел его за живое, и он не мог дольше сдерживаться:

— Моретта?! Да что вы! Он продался всей Европе.