Танцующая с Ауте - Анастасия Парфёнова

Свист ветра, шелест крыльев. Бирюза небес темнеет, наливается сначала яростным фиолетовым, затем бушующим пурпурным, затем затягивается тьмой. Лёгкий бриз сменяется шквальным ураганом, пространство вдруг отказывается укладываться в привычные представления, время сходит с ума, разрывая тело в разнонаправленных темпоральных потоках. Бесчисленное количество равновероятных возможностей открывается перед нами, но ни одна из них не ведёт к выходу.

— Шторм Ауте!

Н-да. Уж если неприятности, то Неприятности с большой буквы. И почему у меня никак не получается держаться золотой серединки?

Разум Раниэля-Атеро вдруг взмывает над нами, мягко обнимая всю группу, соединяя вене в единое Изменяющее поле. Тонкой, робкой строчкой математической формулы вспыхивает первая аксиома. За ней вторая. Третья. Из них строится Теорема. Из неё — следствие, и ещё теорема, и ещё. Формулы, графики, модели — тонким, тонким потоком тянется схематическое описание мира, Вселенной, законов физики, к которым мы привыкли, которые позволяют эль-ин существовать. Формулы выстраиваются в простейшую схему, одно увязано с другим, затем схема становится трёхмерной, пятимерной, двенадцатимерной… Бесконечно сложная пирамида значков и символов, помогающих нашему разуму осмысливать окружающий хаос, структурирующих его и через танец вене изменяющих его в то, во что мы верим. Поток математики — нарастает с каждой секундой, одна теорема опирается на другую, цифры, символы, символы, символы… такое может делать лишь аналитик, либо вене, пребывающая в танце: модель Вселенной, чтобы быть адекватной, должна не уступать по сложности самой Вселенной, а такой объём информации нормальному сознанию недоступен. Это похоже на гигантскую пирамиду, калейдоскоп, и всякий раз, когда где-то в глубине один из фрагментов меняет своё положение, полностью изменяется и весь рисунок, весь паттерн нашей теории.

Впрочем, для Раниэля-Атеро это легко, это почти развлечение, изящная логическая задачка, доставляющая ему наслаждение острое, на грани экстаза. Позволяю ему маневрировать в дебрях многовероятностной математики, полностью отдаваясь изменению. Волшебство. Ничто никогда не сможет сравниться с танцем, танцуемым с самой Ауте. Разум Учителя ведёт, задавая необходимые параметры, а моё тело изменяется, послушное его холодной воле, незаметно для себя изменяя и окружающее. Последняя теорема. Сложность и многофакторность связей просто запредельная, предпосылки, средства, следствия… Первая аксиома. Вторая. Третья. Всё. Созданная нами картина соразмерна и достаточно устойчива, чтобы позволить нам функционировать в её рамках. Обернув собственные логические построения вокруг себя наподобие ментального щита, устремляемся дальше.

Раниэль-Атеро запрокидывает голову и смеётся, ему вторит мой собственный радостный, безудержный крик. Воины-Риани бросают на нас косые взгляды, один из них ставит ухо в положение, отгоняющее безумие. Руки у него дрожат от пережитого ужаса. Лица девочек вене — безэмоциональные маски, пройдёт ещё не один год, прежде чем у них появятся чувства, которые эти лица смогут отражать. Сейчас у них вместо чувств — та математическая картина, которую создал гений Раниэля-Атеро. Не больше и не меньше.

* * *

Мои руки и крылья вдруг оказались прижаты к телу, что-то вздёрнуло меня вверх, в сторону, кокон паутины будто сам по себе накручивается вокруг неосторожной бабочки. В следующий момент блеск стали, свист клинка — один из воинов смахивает мечом путы, умудрившись снять все до последней липкие нити и оставить лишь один длинный, но тонкий и неглубокий порез на моей коже. Меня отбрасывают обратно во внутренний круг, под защиту клинков и крыльев Риани. Беззвучные, яростные броски, танец смерти и крови — воины уворачиваются от возникающих, казалось бы, из ниоткуда сетей, не позволяя ни одной нити достичь внутреннего круга. А вот и хозяин — нечто паукообразное, слишком стремительное, чтобы как следует ЭТО рассмотреть. Куча шипастых конечностей, паутиной и кислотой плюётся во все стороны. И… ну да, точно, перемешается во времени, как ему вздумается, плюс ментальная атака, плюс… Ауте, Ауте, ветреная ты наша леди, что же ты делаешь, о Милосерднейшая… Риани размазываются в воздухе, вспышка силы — и лёгкая чёрная пыль, оставшаяся от незадачливого чуда-юда, оседает на защитных щитах. А куда же без щитов? Разумеется, заклинание дикого огня уничтожает молекулярную структуру вплоть до атомных решёток, но, имея дело с Ауте, никогда нельзя быть излишне осторожным. Вот попадёт на тебя щепотка этакой «пыли», а через пару часов сам начнёшь плеваться паутиной и сосать кровь из кого ни попадя. За примерами далеко ходить не надо.

Незаметно начинаю танец очищения, особенно обращая внимание на участки тела, соприкоснувшиеся с паутиной, и то место, где меч Риани вспорол кожу.

Ну вот, мы уже почти на месте. То есть Раниэль-Атеро вырулил-таки к той точке не то пространства, не то времени, не то чего-то ещё, где Ауте будет угодно через пару минут устроить что-то вроде ворот, ведущих куда угодно. В прямом смысле. Забираешься внутрь, задаёшь хоть какие-нибудь координаты, и либо оказываешься на месте, либо бесследно исчезаешь в неизвестном направлении. Первое чаще, но второе тоже бывает. Тут уж как повезёт.

И…

Никогда, никогда, никогда не думай, что в Ауте ты чего-то достиг и что-то закончил, пока не окажешься в безопасности они и целители не скажут, что ты чист. Эту нехитрую заповедь любого Ныряющего каждый эль-ин знает почти на генетическом уровне, и лишь я одна продолжаю забывать с завидным постоянством. Вот и сейчас, едва я успела додумать ерунду вроде «почти на месте», как тут же грянули новые неприятности. Да уж, грянули… Грянул…

Музыка взвилась перекатами смеющихся нот, обняла нас, закружила, засмеялась, рассыпалась тысячью жемчужин, чтобы тут же воскреснуть. Он играет на флейте, а я не могу не думать, что, хоть это мой любимый инструмент, сейчас бы я предпочла что-нибудь вроде гитары или арфы, чтобы можно было услышать его голос…

Он сидит, облокотясь на столбик ворот, поджав одну ногу и небрежно откинув другую. Серебристо-зелёные волосы свободно обрамляют плечи, непослушными прядками падают на скулы, чуть развеваются на ветру. Свободная рубашка открывает безупречную линию груди, крутой изгиб шеи, под тканью чётко прорисовывается великолепное тело, полное сжатой в тугую пружину силы. Тонкие, изящные даже для эль-ин пальцы держат простую тростниковую флейту.

Музыка окутывает меня, мягким прикосновением ласкает кожу. Есть в этой ласке что-то от ласки дорогого меха — роскошь, мягкость, нежность и глубоко спрятанное, почти незаметное дыхание смерти. Волна жара устремляется по спине, захватывает всё тело, растворяет мысли. Меня нет, меня никогда не было. Музыка рыдает, излучая серебряный свет, музыка взмывает в вышину и, сложив крылья, падает вниз. Музыка шепчет до боли знакомым голосом сладкие глупости, музыка полна обещаний и воспоминаний о прикосновении холодного шёлка к разгорячённому в ночной темноте телу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});