За тихой и темной рекой - Станислав Рем

— Я догадался, — усмехнулся офицер.

— Вот и замечательно, — как ни в чём не бывало продолжил Белый. — Китаец в виде ремней передал знак цирюльнику. Скорее всего, к началу действий. А может, чтобы тот затаился. Семён Петрович, ты ничего не заметил необычного в поведении китайцев при нападении? В боевых действиях неоднократно участвовал, можешь различить, когда враг опасен, а когда вроде как в кошки-мышки играет?

— Да. Баловство это было, а не наступление.

— Из чего такой вывод? — Белый говорил для Картавкина, а смотрел на Рыбкина: думай, мол, сопоставляй факты, сам недавно толковал о странности поведения артиллеристов. А вот тебе и еще…

— Да как из чего? Враг, он когда в атаку прёт, злой, будто сто чертей. Всё на своём пути сминает. А тут будто им сказали: мол, плывите, а там как получится. Доплывёте, хорошо. А вернётесь, и то неплохо. Мы ведь когда обстрел начали, они тут же развернули джонки, и наутёк. Гурьбой! Срамота одна!

Рыбкин наклонился, взял прутик и принялся рисовать. Потом распрямился и указал на волнистые линии:

— Это Амур, — прутик скользил по линиям. — Вот это Марковская. Нападение, как говорит Семён Петрович, было из рук вон неподготовленным — специально. Идём дальше. — Прутик пополз левее. — Здесь город. Обстрел города напоминает стыдобу, да и только, — прутик пополз ещё левее. — Единственный берег, который действительно пострадал, это Зазейский округ, где всего два наших хутора. Получается, девять тысяч «боксёров» по — настоящему вели военные действия только против двух хуторов? Господа! — Рыбкин вскинул голову. — А нас хотят отвлечь… От чего-то более существенного, о чём мы и понятия не имеем!

Семён Петрович наклонился над рисунком:

— Вроде, господа хорошие, вы всё правильно говорите. Да только в головоломке вашей имеется одна брешенка. Что китайцам нужно за Зеей-то? Золотишко имеется, да только далековато оно. Почитай, вёрст шестьсот отмахать нужно, чтоб добраться до приисков. К тому же наша земля. Не китайская. Чин чином. По договору[8]. — Старик посмотрел на офицеров. — А более там ничего и нет. Леса да земли…

Офицеры промолчали. Картавкин ногой стёр рисунок.

— Ладно. После будем их загадки решать. Сейчас нужно поесть, да к отправке готовиться. Витька с вами поплывет. Пусть осечку свою отрабатывает. Он стрелок отменный. Ежели что, прикроет. А теперь в избу. Нечего моей атаманше нервы трепать. Итак, с утра будто не с той ноги встала. Зудит и зудит, комар да и только…

В квартире штабс-капитана Индурова царил порядок. Отменный. Первостатейный. То есть такой, когда придирчивый глаз домохозяйки не мог бы обнаружить ничего предосудительного, за что полагалось поднять цену за жильё. В двух комнатах, одной из которых была спальня, все вещи стояли на своих местах, и именно так, как любят домовладелицы: чтобы зашёл, и сразу всё на виду. Комод, стол, стулья, шкаф… Книжная полка. Впрочем, пустая. Вместо книг на ней нашли приют несколько карточных колод, две бутылки шампанского и перевязанная шпагатом пачка писем.

Анисим Ильич сразу же на полку обратил внимание.

— Самойлов, — позвал он надзирателя. — Давай-ка проведи осмотр по всей форме, а я займусь почтой господина капитана.

Василий Григорьевич удовлетворённо потёр руки — дело-то знакомое, хоть и подзабытое, — и тут же принялся отдавать распоряжения двум помощникам:

— Ты в спальню. Тщательно прощупай матрац и подушку. Их благородия любят прятать вещички в мягкое. После осмотреть ножки кровати, тумбочку, простучать стены… Впрочем, как дойдёт до этого, позовёте меня. А мы, — надзиратель двумя пальцами вытер уголки рта, — начнём, пожалуй, с комода. Вынимаем ящики. Осматриваем содержимое. — Самойлов с трепетом принялся просматривать бельё штабс-капитана. — После следует прощупать и сами ящики. Вдруг в них тайничок устроен, — надзиратель говорил тихо, для себя. — И только потом исследуем всю конструкцию в целом. Как полагается.

Анисим Ильич разрезал кухонным ножом шпагат, разложил письма на столе, сортируя их по адресатам. Выяснилось, господину Индурову писало всего три человека.

Отец штабс-капитана. Письма приходили из Ниццы, и их оказалось всего пять. Во всех папенька Юрия Валентиновича жаловался на судьбу, на то, что его молодая жена ему изменяет и что денег на дальнейшее существование супругам явно не хватает. Далее шла убедительная просьба к сыну по поводу продажи дома в Орловской губернии. Чьего дома, от кого оставленного в наследство Юрию Валентиновичу, из писем было не понятно. Эту стопку Анисим Ильич сразу отложил в сторону. Ничего интересного для следствия в ней господин сыщик не обнаружил.

Второй адресат показался более интересным. Некто Ломакин Фёдор Николаевич в четырёх посланиях через короткие промежутки времени тоже хотел от Юрия Валентиновича денег. Но не в просительных тонах, а в угрожающей форме. Старший следователь, внимательно вчитываясь в ровные строки писем, пришёл к выводу, что господин Индуров задолжал некоему господину Ломакину приличную сумму. Правда, какую, из писем не понять. Кнутов достал из кармана блокнот и сделал пометку. Следовало узнать, кто этот Ломакин. И каким образом штабс-капитан задолжал, как тот выразился, «неприлично огромные» деньги.

Анисим Ильич потянулся к третьей стопке, как вдруг почувствовал, будто что-то он пропустил. Кнутов снова принялся перелистывать письма Ломакина, но так ничего и не смог обнаружить. Обыкновенные, склочные отношения двух знакомых, которые, судя по всему, поссорились из-за денег. Всё старо, как мир. И тем не менее ощущение чего-то пропущенного сохранилось. Да бог с ним, тряхнул начинающей седеть шевелюрой старший следователь. Возьму с собой. Пересмотрю на досуге.

Впрочем, Кнутов тут же забыл о второй стопке писем. Потому как третья оказалась настоящим кладом. То были документы, бланки, векселя. Среди них, видимо, случайно, затерлось одно совершенно бесценное послание от… Катьки Ивановой. Это Анисим Ильич понял, как только развернул писульку. А по-другому то, что виднелось на листе бумаги, назвать было нельзя. Корявый почерк, масса грамматических ошибок, и стиль такой, что литературному критику хоть в петлю лезь. Через минуту следователь уже мог точно сказать, что господина Индурова ждет много неприятностей в полицейском департаменте.

«Здравствуй, радость моя, — говорилось в послании. — Каждый день думаю о тебе. Точнее, о нас. О нашем будущем. Поскорее бы закончились твои обязательства перед купчихой». Анисим Ильич черкнул в записную книжку: «О какой купчихе идёт речь? Уж не о Полине ли Кирилловне Мичуриной? И что это за обязательства?».