Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Следует, пожалуй, подумать и об одежде. Все уже порядком изношенное, старое — неловко... В одной из редакций ему выдали небольшой аванс. Деньги эти он собирался послать жене... Но сейчас важнее немного обновить свой гардероб. Пусть Фанни простит, поймет, что сейчас это — как никогда! — необходимо. По всему видно, придется много выступать на вечерах, собраниях, бывать в обществе, следовательно, приличная одежда нужна...

К дому 122 на Риджентс‑парк род Степняк подъехал на омнибусе. Было около восьми вечера. Газовые фонари слабо освещали улицу, она казалась сплошь залитою серебристыми испарениями, которые неизвестно откуда появлялись и затем терялись в кронах невысоких деревьев по другую сторону железной решетки.

Сергей постоял возле особняка, из окон которого струился мягкий свет, снял с правой руки перчатку — для торжественности он приобрел и такую, как ему казалось, немаловажную мелочь — и решительно вошел в подъезд.

Открыли сразу же после звонка. Не успел отрекомендоваться, как высокая смуглая брюнетка, немного схожая прической и большими лучистыми черными глазами с Фанни, бросилась к нему.

— Вы Степняк? — с нетерпением спросила она по-французски. — Вы Степняк?

Сергей почтительно поклонился.

— Прелестно! Чудно! Мы вас так ждали! Шляпу, пожалуйста, сюда. Вы долго искали? — Брюнетка засыпала его вопросами, не обращая внимания, отвечают ей или нет, суетилась. — Чудесно, что вы приехали. Идемте к Генералу. — Она схватила его за руку и, как подростка, впервые пришедшего в гости, неловко себя чувствующего, повела в глубину квартиры.

В просторной, обставленной мягкой мебелью комнате, возле камина, сидел немолодой, в шапке густых русых волос джентльмен. Он курил. Запах сигары приятно щекотал ноздри. Гость не успел сделать и шага, как человек поднялся, пошел навстречу. Стройный, широкоплечий, с большими усами и густой бородой, он двигался легко, хотя было ему — Сергей это знал — за шестьдесят, то есть в два раза больше, чем ему.

Фридрих Энгельс

— Генерал, знакомьтесь: Сергей Степняк! — торжественно провозгласила брюнетка.

Они подали друг другу руки.

— Степняк, а подлинная фамилия Кравчинский, Сергей Михайлович.

— Энгельс, Фридрих. Некоторые, — бросил добродушно-беглый взгляд на брюнетку, — называют меня Генералом — не верьте, я сугубо гражданский. — И улыбнулся, отчего серые прищуренные глаза вспыхнули глубинными огоньками. — А вы уже познакомились? — он перевел взгляд на Степняка.

— Да, — подтвердил Сергей, — вернее, отрекомендовался я, а леди...

— Это на нее похоже, — в шутку проронил Энгельс и уже серьезно добавил: — Элеонора Маркс, дочь моего ближайшего друга.

Сергей на мгновение застыл в поклоне.

— Простите, — обратился к нему Энгельс, — вы в карты играете?

Сергей с удивлением покачал головой, вопрос явно сбил его с толку. Видимо заметив это, Энгельс успокоил:

— Я тоже не увлекаюсь. Работать по вечерам не могу — глаза болят, вот иногда и забавляемся. Прошу садиться. — Хозяин слегка пододвинул кресло. — Возле огня как-то уютнее. Тусси, — обратился он к Элеоноре, — скажите, пожалуйста, пусть подадут вина.

— Какого, Генерал? Вашего любимого?

— Конечно, дочка. Нашего, рейнского.

Элеонора вышла.

— Курите? — Энгельс протянул гостю коробку сигар.

— Благодарю, иногда. — Сергей взял сигару, слегка мял ее в пальцах. Его все еще не покидало чувство взволнованности, с которым шел сюда, хотя поведение хозяина — отметил с удовольствием — повода к этому не давало. В голосе, в движениях Энгельса, в его манере держаться с людьми преобладали спокойствие и какая-то подкупающая простота.

— Традиционный вопрос, — вымолвил Энгельс. — Как ехали? Говорят, вас вынудили покинуть Швейцарию.

— Да. Швейцарские власти согласились выдать меня России. Об этом известил меня префект Женевы. Пришлось бежать. Даже не попрощался с друзьями. Сначала поехал в Париж, к Лаврову, а потом сюда.

— Франция тоже небезопасна, — то ли подтвердил, то ли спросил Энгельс. — Кропоткина она если и не выдаст, то будет держать в тюрьме. Напуганная Коммуной, буржуазия готова душить все не угодное ей. И не только у себя дома, а везде, где представится случай.

— К сожалению, не только Франция, — добавил Степняк. — Германия выдала Дейча.

— Германия!.. Германию и Россию, как у вас говорят, водой не разольешь. Европейская монархия готова заключить союз с самим сатаной, только бы погасить революционный пожар.

Вошли Элеонора и немолодая уже, с аккуратной, в пробор, прической, длиннолицая женщина.

— А вот и наша Ленхен, — отрекомендовал женщину Энгельс. — Знакомьтесь, Сергей. И имейте в виду: госпожа Елена — хозяйка нашего дома. От того, как мы завоюем ее симпатии, зависит все.

Женщина улыбнулась и на стоявший здесь же, у камина, низенький столик поставила графин с вином и начала раскладывать закуски.

— Шутник вы, Фред, неисправимый, — проговорила она. — Не верьте ему, Сергей Михайлович. Ко всем, кто бывает в этом доме, я отношусь с одинаковой симпатией.

— Истинно, — поддержала экономку Элеонора. — Ленхен потчует десятки людей. Особенно по воскресеньям. К Генералу приходят все: ученые, рабочие, докеры, матросы дальнего плавания, эмигранты...

— Наибольшие хлопоты доставляют, наверное, эмигранты? — проговорил Сергей. — Это люди, у которых нет выбора. Судьба бросает их по свету непрестанно.

— Здесь их не так много, — ответил Энгельс. — В основном из России. Правда, немного из Италии, да еще наши земляки немцы. Народ прекрасный. Разумеется, есть исключения... — Он наполнил бокалы. — Однако давайте выпьем. Я предлагаю — за вас, Сергей, за революционную молодежь. Верю, что вы доживете до того дня, когда народы наши сбросят с плеч тиранов, и тогда вам, дружище, не надо будет эмигрировать, прятаться... За ваше здоровье!

— Благодарствую, — поднимаясь с места, сказал Сергей. — Я тронут, дорогой метр, и вашими словами, и честью, которую вы мне оказали, принимая в своем доме. Ваши заслуги...

— Те-те-те, молодой человек! — замахал руками Энгельс. — Садитесь. Садитесь, пожалуйста, садитесь и говорите, что хотите, о ком хотите, как хотите, но только без славословия в мой адрес. У нас это не принято. К тому же запомните: все оригинальные мысли, вся наша доктрина — Марксовы. Я ничего особенного не открыл. Я был словно его alter