Письмо живым людям - Вячеслав Рыбаков

С женой на руках он спустился в подвал, уложил ее на диван. Накрыл своим пальто, подоткнул в ногах, чтобы ей было теплее. Прилипший к пальто снег не таял.

Автомобильный фонарь наполнял подвал бесчеловечным белым светом.

Что-то пробормотав, человек поспешил обратно, наверх. Через несколько минут вернулся, неся полупустую бутылку коньяку. Закрыл люк — крышка лязгнула, рухнув в пазы, и завывание ветра сразу стало далеким и не важным.

Налил в рюмку. С губ в спокойном морозном воздухе слетал пар. Пригубил, зашелся кашлем, расплескивая ледяной коньяк. Едва переведя дух, отчаянно выпил, налил снова, рюмка колотилась в его руке, тускло отблескивающие капли слетали с кромки стекла. Снова выпил, спеша, но зубы у него все равно стучали. Оторвал рюмку от губ, и она, лишившись опоры губ, заплясала в пальцах и выпрыгнула из них, сверкнула в сторону, в тень. Сел на край дивана, сбросил пальто на пол — разлетелись рыхлые полоски снега, — ковыляющими пальцами раздергал красивую тесьму у ворота, стал сдирать блузку, надетую, как он любил, на голое тело. Тонкая отвердевшая ткань отделялась вместе с кожей, ошпаренной разливом супа. Едва не падая от поспешности, бросился к аптечке, щедро смазал бурые проплешины мазью от ожогов. Потом выплеснул на ладонь немного коньяку и принялся растирать не захваченную ожогом кожу. Хрипло дыша, пристанывая при каждом вздохе, человек работал исступленно, точно боялся опоздать. Через некоторое время, вдруг спохватившись, поднес горлышко к ее губам, попытался, невнятно и ласково воркуя, разжать ей челюсти и дать выпить глоток. Не сумел. Снова плеснул на ладонь. Вдруг замер, ошеломленный догадкой, — задергалось иссеченное пургой лицо.

— Она не умерла!! — закричал он и с удвоенной силой принялся растирать жесткое, как настывший камень, тело — кожа лохмотьями ползла с его ладони, по животу и груди жены потянулись первые, легкие полосы крови. — Глупенькая, а ты что подумала? Дуешься на меня — а сама не поняла! Я снотворного ей дал, снотворного! Она проснется утром и позовет тебя опять, и что я ей скажу? Она тебя ждет, зовет все время, только «мама» и говорит! — разогнулся на миг, поднял глаза на кроватку и увидел сидящего на стуле мужчину в грязной, не по погоде легкой хламиде до пят. Окаменел. Гость — смуглый, бородатый и благоуханный — безмолвно смотрел на него, и свет фонаря яркой искрой отражался в его больших печальных глазах.

Человек медленно поднялся.

— Ну вот… — хрипло произнес он.

Гость молчал. Это длилось долго.

— Думаешь, я сошел с ума?

Гость молчал, его коричневые глаза не мигали.

— Хочешь коньяку?

Гость молчал. Выл ветер наверху. Бутылка с глухим стуком вывалилась на пол и откатилась в сторону, разматывая за собой прерывистую тонкую струйку.

— Опять пришел полюбоваться, какие мы плохие?

Гость молчал.

— А сам-то! Мы оглянуться не успели, а у тебя уже кончилось молоко! И ничего лучше меня не придумал ты! Раскрыл, называется, почку… Бог есть любовь! — фиглярски выкрикнул он. — Прихлопнул!!

Гость молчал.

— А я отогрею их, вот увидишь, — тихо сказал человек.

По щекам гостя потекли крупные детские слезы. Несколько секунд человек смотрел недоуменно, потом понял.

— Э-э, — сказал он и, безнадежно шевельнув рукой, снова опустился на диван. Гость упал перед ним на колени. Схватил его руку, прильнул горячим, мокрым от слез лицом. Плечи его вздрагивали.

— Не бери в голову, — с трудом выговорил человек и вдруг улыбнулся. — Все пустяки. — Положил другую руку на голову гостя и принялся гладить его мягкие ароматные волосы. На вьющихся черных прядях оставалась сукровица, тянулась отблескивающими жидкими паутинками. — Гли-гли-гли. Страшный сон приснился? Поверь, все пустяки… Не получилось раз, не получилось два — когда-нибудь получится. Ты только не отчаивайся.

— Я тоже думал, отогрею, — жалобно пролепетал гость прямо в притиснутую к его лицу ладонь. Худые плечи под хламидой затряслись сильнее.

Бок о бок хозяин и гость вышли из дома, и груда пурги обвалилась на них. Параллельно земле мчался неистовый, всеобъемлющий поток, волшебно подсвеченный изнутри фарами машины, затерянной в его глубинах.

— Спички-то хоть найдутся? — спросил человек. Горячая рука вложила в его пальцы коробок. Человек криво усмехнулся: — Этого добра у тебя всегда для нас хватало…

Идя на свет, он добрался до машины, вынул из багажника запасную канистру. Зубами отвернул пластмассовую крышку, вернулся к двери, затерявшейся было в пурге. Гость уже исчез — будто привиделся. Задыхаясь, поднялся по ступеням, поставил канистру на пол коридора и пнул ногой. Канистра опрокинулась в темноту. Присев, человек подождал, пока бензин растечется. Потом, пробормотав глухо: «Отогрею, вот увидишь…», зажал несколько спичек в кулаке и неловко чиркнул.

Пламя с ревом встало едва не по всему дому сразу. С опаленным лицом человек скатился с крыльца в сугроб у самой границы гигантского гремящего костра. Стало светло как днем; оранжевая, мохнатая толща стремительного снега просматривалась далеко-далеко. Увидел, как затлела, задымилась одежда, и подумал: холодно.

Март 1984, Ленинград

Ну, вот. Началась эпоха сценария к «Письмам мертвого человека» и литературных ответвлений от него.

Историю своего участия в создании фильма я вполне исчерпывающе изложил в статье «Письмо живым людям», с этим все ясно. Однако я настолько вошел в тему, настолько прожил мировую катастрофу и ее последствия лично, в себе самом, что сценария, несмотря на то, что вариантов его было не счесть, мне не хватило. Спорить с режиссером по принципиальным вопросам бессмысленно и даже глупо: ему фильм снимать. Ему надо получить в тексте то, что он хочет показать на экране, — и баста. То, что он уже, по сути дела, видит — только не знает, по поводу чего он это видит. Надо просто стараться как можно лучше делать то, что он велит — на определенных этапах, разумеется, споря и высказываясь нелицеприятно; но ежели не сумел его заразить своей концепцией или хотя бы своим видением того или иного эпизода, то надо заткнуться и помогать ему делать его дело.

Лучше всего — параллельно делая при этом свое.

Я так и поступил.

Вечер пятницы

— На сегодня, видимо, все, — изобразив интеллигентное неудовольствие, произнес Гулякин.

Похоже было на то. Тяжелый останов — штука довольно обычная, но выбивает из колеи и людей, и машину. Свирский принялся сворачивать длинную бумажную простыню. Простыня была сверху донизу исписана на языке, который эвээмствующие снобы именуют, как монарха, «пи-эль первый», а люди деловые называют просто «поел один». Шизофренически однообразный мелкий узор бледно-сиреневого цвета шуршащими рывками передергивался по столу. Постников звонко захлопнул «дипломат» и сказал:

— Может, и к лучшему.

— Да, Дмитрий, — отозвался Гулякин. — Ты правда какой-то серый.

— Душно, — несмело вступился за смолчавшего Постникова его недавний аспирант Свирский. Аккуратно пропуская друг друга в дверь по антиранжиру, они покинули терминальный зал: кандидат Свирский, доктор Постников, профессор Гулякин.

— За выходные, Борис, я просил бы вас сызнова проверить программу.

— Конечно. Разумеется, Сергей Константинович.

— Это все не дело. У меня буквально коченеют клешни, когда машина не пашет! — После пятидесятилетнего юбилея элегантный профессор вдруг принялся обогащать свою речь молодежной лексикой. Ученый Совет был у него теперь не иначе как тусовкой. Постников коротко покосился на шефа. Тот, уловив блеснувшую сбоку веселую искру, сказал с напором: — Да, да!

Если что — звоните мне прямо на дачу.

Крутя ключи на пальце, Гулякин шустро сбежал сквозь густую городскую духоту по ступеням парадного крыльца к своему «жигульку» — изящные австрийские туфли твердо, как копытца, щелкали по асфальту. В полуприседе, упираясь в колени руками и свесив белоснежные космы на лоб, Гулякин несколько раз обошел вокруг машины, пристально вглядываясь куда-то под нее.

— Что вы там ищете, Сергей Константинович? — спросил сразу вспотевший на вечернем припеке Свирский. — Золото и брильянты?

— Уран, — ответил Гулякин и с едва уловимой натужинкой распрямился. Перевел дух и вдруг, открывая дверцу, заорал высоцким голосом: — Я б в Москве с киркой уран нашел при такой повышенной зарплате!.. Тачка не нужна?

Свирский пожал плечами, стеснительно улыбаясь. Постников сказал ехидно:

— Куда нам спешить в такую жару. Дачи нету. Погуляем тут.

— Завистник! — засмеялся Гулякин. — Придется завещать дачу с мебелью и незамужней дочерью тебе, Дмитрий… Нет, кроме шуток! Борис, заткните уши субординативно!