Форсайты - Зулейка Доусон

– Это потому что французы народ практичный, они живут в настоящем времени. Каждый день начинают жизнь сначала.

– А англичане сентиментальны и живут прошлым?

– Если вы склонны к сентиментальности, то Англия – единственное место, где вам ничего не грозит. В Лондоне каждый завтрашний день все больше и больше похож на вчерашний.

Именно об этом она думала не далее как вчера.

– Этим вас и привлекает Лондон? – спросила она.

– Трудно сказать. – Он вдруг помрачнел, но тут же улыбнулся и добавил: – Может быть, вы сможете, если вычислите в вашем гроссбухе.

К тому времени как они покончили с завтраком, уже совсем рассвело. В маленькие оконца квартиры под самой крышей были видны облетевшие макушки лип в парке и ясное небо.

– Ночью туман рассеялся, – сказал он, и она засомневалась, ложился ли он вообще спать в свое кресло. Ей представилось, что он бредет по темным улицам, точно зверь. – У вас найдется время пройтись по парку?

Кэт растерялась, услышав его вопрос, и, желая выиграть время, взглянула на свои часики. Но часики остановились, она забыла завести их вечером, ложась спать.

– Думаю, да, – ответила она, и ей снова пришлось посмотреть на него. Кажется, он искренне обрадовался ее согласию, и она услышала свои слова: – Спасибо. С удовольствием.

* * *

Осень из последних сил цеплялась за Кенсингтонские сады. Кэт и Бойд вошли со стороны Пэлас-Гейт и свернули направо, в широкую извилистую каштановую аллею; они шли рядом на приличествующем расстоянии, стальные набойки его ботинок мерно цокали по дорожке, и этот звук почему-то казался странно успокаивающим. Деревья почти совсем облетели, листья лежали ковром на траве, похожие на стружки, медленно падали на дорожку, но на концах черных веток, сомкнувшихся через аллею над их головами, они кое-где еще держались, похожие на руку с растопыренными желтыми пальцами. Что касается птиц и прочей живности, сейчас здесь остались только самые неприхотливые и выносливые – голуби, скворцы, воробьи и вороны; над Круглым прудом носились чайки с пронзительными жалобными криками – верный признак грядущей суровой зимы. Какой-то отважный дрозд издал трель, когда они проходили мимо балюстрады, на которой он сидел. На земле среди опавшей листвы белки искали припрятанные запасы, деловито работая лапками, нюхая землю, поднятые вверх пушистые хвосты вздрагивали. Несколько любителей вставать пораньше выгуливали собак.

Вспыхнув черно-бело-синим оперением, на дорожку перед ними опустилась одинокая сорока.

– Одна птица – это к несчастью, – вырвалось у Кэт, и она тут же пожалела об этих словах.

– Нет, нет! – горячо прошептал Бойд, словно желая утешить огорченного ребенка. Он остановился и чуть приподнял шляпу, кланяясь птице.

– Доброе утро, сударь… – Птица наклонила голову и посмотрела на него глазом-бусинкой. – …Как поживает ваша супруга?

Бойд тронул Кэт за рукав и указал на одно из деревьев. Кэт посмотрела туда сквозь меховую опушку своего красного капюшона. Из-за ствола каштана вышла еще одна сорока.

– Видите, их две, а две к счастью, – тихо поправил ее он.

Чуть поодаль, возле закрытой на зиму «ракушки» для оркестра черный пес залаял на ворону, усевшуюся на молоденькой рябине. Большая черная птица сердито каркнула на пса с ветки, и началась оглушительная перепалка. Кэт с Бойдом остановились и стали наблюдать за сценкой.

– Можно понять, откуда произошло слово «пустобрех», – заметил Бойд.

– И все нелестные сравнения с вороньим карканьем.

Пес не унимался, но и ворона не сдавала позиций, тогда он принялся яростно наскакивать на ствол дерева.

– А также выражение «птичьи мозги».

– Птиц этой метафорой несправедливо обидели, скорее уж она применима к собакам.

И тут, как поняла Кэт, они в первый раз засмеялись вместе, и его смех показался ей гораздо более добродушным, чем раньше.

– По-моему, лучше всего гулять в парке с собакой, – сказала она.

– Да. С собакой… или с любимой женщиной.

Хозяин собаки пристегнул к ее ошейнику поводок, и наши зрители пошли дальше. Кэт подумала: «Интересно, какие воспоминания заставили его произнести последние слова – радостные или печальные?»

– До войны мы с братом часто ходили сюда с нашей собакой.

– А какая у вас была собака?

– Далматин… по имени Тигра.

– Тигра?

Брови Бойда комично взлетели; ободренная, Кэт стала рассказывать дальше.

– Щенка выбрал брат, поэтому мне позволили дать ему имя: всему миру известно, что в английских детских царит справедливость. Я была тогда еще очень маленькая, и несовместимость пятен и полосок меня не смутила. Бедный старенький Тигра, он был такой глупый, но я его очень любила…

Поддавшись неосознанному порыву и чувствуя лишь, что для нее это самая естественная вещь на свете, Кэт стала рассказывать Бойду о своей любимой собаке, самом близком друге в ее безмерно одиноком детстве, и тем самым дала возможность своему проницательному собеседнику узнать о себе гораздо больше, чем того хотела.

– Ему было четырнадцать лет, когда он умер, он не мог наступать на одну лапу… это случилось как раз перед тем, как я поступила в Оксфорд. Больше мы потом собак никогда не заводили.

Кэт искоса взглянула на Бойда из-под своего капюшона и увидела, что он смотрит на нее со странной полуулыбкой. Она резко оборвала себя и почувствовала, как лицо опять залил жаркий румянец. Они уже прошли мимо ступенек Мемориала принца Альберта и приближались к Колбрук-Гейт – она болтала почти четверть мили!

– Простите ради бога, – спохватилась она.

– За что?

– Я вас совсем заговорила. Это со мной редко случается, моя лучшая подруга обычно болтает и за меня, и за себя. Вы, наверное, умираете со скуки.

Бойд покачал головой и снова устремил рассеянный взгляд вперед, ни на что особенно не глядя.

– Ничуть. Это было замечательно. – Он повернул к ней голову и как само собой разумеющееся спросил: – Куда теперь?

– Мне пора. – И она указала в сторону Кенсингтон-Гор. – Втиснусь в десятый номер и поеду на работу. Мне бы очень хотелось еще погулять…

– И мне тоже.

– …но нельзя опаздывать.

– Конечно, нельзя, – согласился он, и тон его стал более серьезным. – Вы не должны позволять мне задерживать вас… такого пункта в моем договоре нет.

– Ой, что же я! Договор!

Он снова улыбнулся и, сунув руку во внутренний карман пальто, достал оттуда сложенную пачку бумаг и протянул ей. Она вопросительно взглянула на него.

– Все подписано, и число поставлено – вчерашнее. Можете сказать своему приятелю Бигби, что неприятности ему больше не грозят.

– Спасибо, скажу. – И она взяла договор. – Он будет вам вечно благодарен.

– Может не утруждать себя. Мне его благодарность так долго не понадобится.

Он сорвал с головы шляпу и протянул руку. Кэт подала ему свою, и ее рука исчезла в его руке, утонула, он крепко сжал ее, словно хотел снять с нее слепок.

Кэт не знала, как его назвать, и поэтому просто сказала:

– До свидания!

– До свидания, мисс Монт.

Она шла к автобусной остановке и все время чувствовала на себе взгляд его глаз цвета светлого хереса.

* * *

В жизни каждой женщины случаются периоды, когда переживаемое ею настолько интимно и настолько лично, что поделиться им она могла бы только с матерью, лучшей подругой или доктором. У Энн Монт, которая безвыездно жила в Грин-Хилле, по-прежнему называясь Энн Форсайт, не было ни матери, ни подруги, только доктор, но он был семейным доктором и пользовал всех Форсайтов и Дарти, а потому Энн в ее нынешних обстоятельствах не могла к нему обратиться. Она решила найти другого и стала звонить по телефону, выбирая такие минуты, когда ее никто не мог подслушать.

И вот, сказав как-то вечером во время ужина, что она давно не виделась с Джун, Энн согласилась, чтобы ее молоденькая мачеха отвезла ее на следующее утро на станцию к поезду девять двадцать… В вагоне, где ехали в основном коммивояжеры в костюмах в тонкую полосочку и сельские дамы в мехах, она поставила дорожную сумку на верхнюю полку рядом с кейсами и сложенными зонтами и села в уголок возле двери. Поезд тронулся и покатил, а Энн никак не могла избавиться от мысли, что Пенн знает: ее желание повидаться с Джун лишь предлог. Прощаясь, мачеха сказала Энн:

– Если тебе когда-нибудь захочется поговорить… поделиться чем-то личным… ты всегда можешь довериться мне, всегда и во всем.

Энн чувствовала на себе взгляд ее голубых глаз все то время, пока шла от машины к поезду…

Выйдя из поезда на вокзале Виктория и сразу же окунувшись в столичную сутолоку, Энн снова почувствовала, что в этой анонимности толпы никто не вторгнется в ее уединение. Она должна была встретиться с Джун за ленчем, но прежде ей предстояло еще кое-где побывать, и, поймав такси, она назвала водителю всем хорошо известную улицу и номер дома.

Как всегда, столица показалась ей огромной и неведомой, в чем она и призналась своему водителю. Помня о тумане, который так недавно рассеялся и который отнял у него столько заработка, водитель сочувственно поддакнул, что отлично ее понимает, и сообразил, что у него появилась прекрасная возможность «показать достопримечательности» Лондона своей пассажирке.