Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

жизненной рутины, поселить в нём какие-то неясные мысли и стремления: «Хотя он с первого раза увидал, с кем имеет дело, но ему сильно хотелось вызвать эту личность на несвойственную ей почву отвлечённого мышления и полюбоваться на неуклюжие ужимки, с какими бык скользит и падает на гололедице»486. Но Гольц оказывается слишком туп, и его не удаётся развратить абстрактным мышлением. Тогда Богоявленский раздувает его преувеличенное самомнение и в конечном счёте приучает к пьянству. Сойдя в гроб от водянки, он оставляет немца самодовольным эгоистом и грязным запойным пьяницей. Все идеалы разрушаются этим пьянством, предстающим своего рода символом духовного отравления, которое несут ненавистные Фету семинаристы грубым и беззащитным перед их софизмами душам. Тем не менее идеал семьи, материнской любви торжествует: Луиза, как настоящая римлянка, перерезает себе горло и спасает тем самым своих детей — теперь их могут взять в приют и они будут избавлены от нищеты, отцовского произвола и пьянства, получат хорошее воспитание.

Не очень удачная в художественном отношении повесть становится выражением выстраданных Фетом убеждений: презрения к «французским» либеральным идеям, ненависти к радикалам-нигилистам, надежды на прочность устоев, противостоящих этим наваждениям, и уверенности, что осуществлённый им в жизни с Марией Боткиной идеал выше, прочнее и даже благороднее того, который сулила ему любовь Марии Лазич.

Важную роль в повести играет военная тема, кажется, впервые появляющаяся в творчестве Фета (исключая стихотворения, написанные в его бытность офицером). История Луизы недаром происходит в расположении Орденского полка. Армия выступает здесь ещё одним идеалом — идеалом порядка и добросовестности, честной службы. Именно в это время у Фета возникает замысел серии биографических рассказов (несостоявшийся «крыловский цикл»), посвящённых Орденскому полку, в которых армейская служба постепенно идеализируется, превращаясь из ловушки, в которую когда-то попал автор, пытаясь вернуть дворянское достоинство, в своего рода второй университет, исправивший вредное влияние первого и превративший его самого из ленивого «байбака» в дельного, деятельного человека, способного жить разумной трудовой жизнью (ярче всего это видно в незавершённом рассказе «Корнет Ольхов»), В единственном законченном (несколько позднее) очерке из этого цикла — «Не те» — не просто рассказывается о курьёзном случае на линейных учениях, когда неясный приказ императора едва не повредил слаженным действиям целой дивизии, но воспевается гармония военного строя.

В это время у Фета постепенно начал складываться своеобразный культ императора Николая I, который в его сознании приближался к идеалу правителя, знавшего и понимавшего тот высший порядок и в военном строе, и в государстве, которого так не хватало современному российскому жизнеустройству. Ранее Фет искал порядка и стройности в классических языках, в равенстве перед законом работников и землевладельцев, а теперь ещё и в военном строе, и в правлении покойного императора, в котором увидел человека, подобного себе, — своего рода поэта, просвещённого правителя, искавшего и требовавшего гармонии во всех сторонах жизни государства. Это может быть названо окончательным становлением Фета как крайнего консерватора, тоскующего по самому реакционному правлению, враждебному всякому либерализму. Внешне этот процесс материализовался в превращении Фета из разночинца, занимающегося «фермерством», но всё-таки относящегося к тому же межеумочному слою «новых людей», к которому принадлежали «семинаристы», стремящиеся, по его мнению, развратить и разрушить всё и вся, в столбового дворянина.

Возвращение фамилии Шеншин и потомственного дворянства произошло в декабре 1873 года, почти через 40 лет после их утраты. Маниакального стремления вернуть себе фамилию и сословный статус у поэта не было — он давно смирился с тем, что не Шеншин и не дворянин, — хотя такое желание никогда окончательно не пропадало. Мысль заняться этим вопросом пришла Фету скорее всего спонтанно и была вызвана сложившимися благоприятными обстоятельствами.

Сам Фет о мотивах своего решения подать прошение на имя императора и причинах, по которым оно пришло ему в голову только в 1873 году, говорит в мемуарах неправдиво — как всегда, когда касается этой болезненной темы: «Я принялся за привезённые ко мне из Новосёлок шеншинские и борисовские бумаги, хаос которых необходимо было привести хоть в какой-либо порядок. Перебирая грамоты, данные, завещания и межевые книги, я напал на связку бумаг, исписанных чётко по-немецки. Оказалось, что это письма моего деда Беккера к моей матери. Развёртывая далее эту связку, я между прочим увидал на листе синей писчей бумаги следующее предписание Орловской консистории мценскому протоиерею: “Отставной штабс-ротмистр Афанасий Шеншин, повенчанный в лютеранской церкви за границею с женою своей Шарлотою, просит о венчании его с нею по православному обряду, почему консистория предписывает Вашему высокоблагословению, наставив оную Шарлоту в правилах православной церкви и совершив над нею миропомазание, обвенчать оную по православному обряду. — Сентября ... 1820 г.”. Изумлённые глаза мои мгновенно прозрели. Тяжёлый камень мгновенно свалился с моей груди; мне не нужно стало ни в чём обвинять моей матери: могла ли она, 18-ти летняя вдова, обвенчанная с человеком, роковым образом исторгавшим её из дома её отца, предполагать, что брак этот где бы то ни было окажется недействительным?»487

Эта история на фоне всех известных документов не выдерживает критики — никакого «прозрения» не было и никакого нового взгляда на своё происхождение взять Фету было неоткуда. Он рассчитывал на покровительство товарища детства Ивана Петровича Новосильцева, ставшего тогда шталмейстером императорского двора, отношения с которым благодаря каким-то обстоятельствам возобновились и быстро стали очень тёплыми. Влияние Новосильцева на Александра II позволяло рассчитывать на то, что государь отнесётся к прошению Фета благожелательно, закрыв глаза на отсутствие каких-либо документов, подтверждающих эту шитую белыми нитками историю.

Так и произошло. Просьбу о возвращении ему имени и звания и версию, почему он имеет на них законное право, Фет изложил в направленном на высочайшее имя 7 мая 1873 года прошении «о разрешении мне воспринять законное имя отца моего Шеншина, взамен имени, на которое я не имею никакого права». Жалуясь на «жесточайшие нравственные пытки» и ссылаясь на то, что воспитывает племянников, а также на доброту брата Петра, Фет просил государя вернуть ему «законно» принадлежащее ему имя. Тогда же подал аналогичное прошение и Пётр Афанасьевич. На требование канцелярии статс-секретаря комиссии прошений предоставить формальные документы Фет ответил, что по давности произошедшего отыскать их не представляется возможным; но если бы таких документов не имелось, откуда бы он знал дату заключения брака Афанасия Неофитовича Шеншина и Шарлотты Фёт по лютеранскому обряду? Этот ответ, очевидно, удовлетворил чиновников: «В конце декабря приятель, следивший за движением наших с братом просьб в комиссии прошений, уведомил