Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

о вольнонаёмном труде.

Этот финальный очерк действительно, особенно в начальных главках, выглядит более обобщающим, так сказать, теоретическим. При этом обобщение, кажется, даже выходит за рамки собственно национального опыта: с одной стороны, перерастает в советы любому хозяину, размышления о хозяйстве и экономике вообще, с другой — становится изложением личного идеала настоящего хозяина: «Недовольство собственным экономическим положением, присущее людям, ведёт к желанию его улучшения, то есть к накоплению капитала. Для достижения этой цели необходимо двоякое напряжение: нужно, во-первых, поравняться производительностью с лицом, коего положение вас искушает, а во-вторых, необходимо, при увеличенной производительности, оставаться на первобытной точке потребления, а ещё лучше спуститься в этом отношении до крайне возможного предела. Человек, удовлетворяющий возникающим потребностям по мере возрастающих средств, ничего не наживёт и при первой неудаче почувствует лишения. Дать человеку возможность развитием скрытых в нём сил к высшего рода деятельности достигнуть соответственного ей благосостояния — экономически и нравственно хорошо»481.

Это, несомненно, тот принцип, который сам Фет положил в основу своей деревенской жизни. Из покупки шубы за 150 рублей он устроил целую драму: решившись было на её приобретение, моментально испугался такого расхода и несколько раз писал Боткину, чтобы тот ни в коем случае шубу не покупал, — деньги нужны на настоящие хозяйственные расходы. (В результате Боткин отдал ему шубу, купленную для себя за 80 рублей, которая якобы не подошла).

В следовании этому принципу Фет видел своё нравственное достижение, моральную победу: «Только та личная потребность вполне законна, на которую у потребителя есть средства. Удерживать желания на уровне матерьяльных средств и даже спускать их ниже этого уровня можно только при внутренней борьбе с ежеминутными соблазнами с помощью известных соображений. Это весьма трудно. Тогда как страдательно отдаваться внешним побуждениям (стимулам) легко и приятно»482. Но одновременно он утверждал, что противоположный, расточительный образ жизни, погоня за тем, что не по средствам, будучи морально предосудительными, экономически полезны и даже необходимы. Крестьянин, по Фету, — это абсолютный идеал человека, живущего по средствам, практически не имеющего «лишних потребностей», и в этом смысле стоит у него поучиться образованным людям, которые стремятся нажить капитал. Но в этой его самодостаточности и отсутствии лишних потребностей скрывается и экономическое зло: крестьяне не хотят наниматься на работу, потому что им не нужны лишние деньги, которые им не на что тратить. Единственный стимул зарабатывать сверх потребностей — иметь средства для того, чтобы напиться. И Фет смело посвящает целую главу защите винокурения в России (утверждая, впрочем, что сама продажа вина не равна повальному пьянству).

Ещё раз с абсолютной прямотой высказывает он самую важную для себя мысль: «Чтобы правильно судить о положении современного сельского хозяйства, надо навсегда выбросить из головы всякие образы и соображения другого порядка вещей и сказать себе: это коммерческое предприятие, подобно всякому другому, ни более, ни менее. Только с этой, единственно справедливой точки зрения могут быть объяснены и поняты многие явления нашего сельского хозяйства»483. Фет снова повторяет свой тезис об отсутствии в России пролетариата: потребность в рабочих руках огромная, но никто не хочет работать. В очередной раз автор настаивает, что единственный способ удержать хозяйство на плаву — жить самому в деревне и использовать вольнонаёмный труд под своим присмотром, при том что работники по-прежнему могут быть недисциплинированными, что твёрдых цен на рабочие руки нет — всё зависит от конкретной ситуации и ловкости хозяина: можно нанять и по 60 копеек за десятину, и по шесть рублей. Автор продолжает утверждать, что сейчас помещик может быть лучшим хозяином, — просто потому, что лучше образован, «развит».

Интересны его суждения о благотворности всеобщей воинской повинности: «Эта мера может как прямой источник народного образования оказать стране неисчислимые благодеяния. Она ослабит то безнравственное чувство отвращения к делу государственной обороны, которое заявляло себя в народе такими действиями, как, например, членовредительство. Но всех этих благ можно только ожидать при одном условии. Сроки службы должны быть уменьшены до последней крайности, но зато в течение этого срока человек должен быть непрерывно на службе»484.

Словом, кроме некоторых нюансов и лирики, повторяются те же тезисы, которые сквозными мотивами проходили через предыдущие очерки. В некоторых случаях они высказаны прямее и подробнее, в других — более бегло (так, в этот раз он только слегка коснулся ненавистной ему общины). Интересно, что косвенно Фет откликается на поражение в войне, нанесённое Франции Пруссией, — для него это торжество германского идеала хозяйствования над французской жадностью и погоней за всё новыми развлечениями.

Эти размышления отразились и в художественной прозе Фета — в написанной в феврале 1870 года повести «Семейство Гольц». Напечатана она была в «Русском вестнике» — Фет дал Каткову неделю на размышление, обещая в случае отказа отдать повесть в «Зарю». В истории русской немки Луизы, по настоянию отца вышедшей замуж за военного ветеринара Гольца, Фет сталкивает два идеала любви и семьи, значимые в его жизни. Отец Луизы и его мачеха являются носителями идеала, восходящего к романам Жорж Санд и потому напоминающего об отношениях автора с Марией Лазич, — идеала приоритета чувства над оковами «разума». «...Не могу, в видах твоей же пользы, не указать на недостаток твоего воспитания. Мать не сумела развить твоего сердца. Ты своим бессердечием переступаешь мне дорогу, но я этого не потерплю. Слышишь, не потерплю! Слово бессердечие — нисколько не фраза и не преувеличение. Я тебе это докажу. Чем, как не этим словом, должно назвать упорное сопротивление бескорыстным и, несмотря ни на какие оскорбления, постоянным искательствам честного труженика, преданного тебе до обожания?»485 — упрекает героиню отец, начитавшийся романов Жорж Санд. Сама же Луиза воплощает идеал «Германа и Доротеи» — разумной семейной жизни, основанной на трудолюбии, взаимной заботе и симпатии. Этот идеал оказывается в повести бессильным перед жорж-сандовской демагогией: Луиза, в которой отцу благодаря упрёкам удалось разбудить чувство вины, выходит замуж за нелюбимого человека. Само по себе это не является катастрофой, и «немецкий» идеал может победить «французский» — благодаря стойкости жены, преданности её идее семьи Гольцы до поры до времени живут спокойно и благополучно.

По-настоящему катастрофическим становится вмешательство в их отношения постороннего человека с характерным именем Иринарх Иванович Богоявленский (внимательный читатель легко узнает прототип — Иринарха Введенского). Он читает Вольтера, называет себя «человеком науки», при этом, будучи настоящим нигилистом (как когда-то Введенский), стремится сбить не блещущего умом Гольца с его простой и ясной