Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея - Михаил Богословский

21 ноября. Четверг. У обедни, затем навещал Нину Николаевну [Готье], и во время моего визита вошла прибывшая из Москвы ее сестра Татьяна Николаевна [Дольник]. Она нашла Н. Н. [Готье] очень изменившеюся к худшему, чего я не находил. Я посидел с ними немного и ушел, уговоривши Татьяну Ник. [Дольник] не возвращаться домой с вечерним поездом сегодня же, как она хотела, а остаться ночевать. После кофе гулял. Вечером был опять у Н. Н. [Готье], которая угощала нас с Таней [Дольник] простоквашею.

22 ноября. Пятница. Таня [Дольник] хорошо сделала, послушавшись меня и не уехав вчера вечером. Н. Н. [Готье] не спала всю ночь от боли в ухе. На эту боль она очень жаловалась, когда я вошел к ней сегодня утром. Голова ее была закутана платком; она временами сильно стонала от боли. Жаль было на нее смотреть. До обеда я был у доктора Артура Рудольфовича на приеме. Посадив меня на весы, он увидал, что за последние 4 недели со времени возвращения из Москвы я прибавился в весе только на 1/2 фунта. Он предложил мне пробыть здесь еще неделю до двухмесячного срока, что и для меня было приятно, хотя я уже очень соскучился по своим. Мы поговорили о Н. Н. [Готье]. Он сказал, что случай из самых тяжелых, но что пока непосредственной опасности не предвидится. Перед самым обедом я вновь заходил к ней. На ухо ей был поставлен компресс, видимо, успокоивший боль. Фельдшерица не придала особого значения боли в ухе и на мой вопрос сказала: «Очень нервничает». Часа в 4 я снова был у Н. Н. [Готье] и застал ее тяжело дышащею. За отсутствием санаторского врача были позваны двое врачей из больных: некто молодой человек Самарский и женщинаврач (глазной) Антонина Андреевна Ченцова, очень симпатичная дама. Припадок успокоили холодными компрессами на сердце. Ничто не внушало еще тревоги. Однако Таня [Дольник] уже не могла уехать вечером и отложила отъезд до субботы утра.

Но Н. Н. [Готье] все слабела и слабела. Когда я входил, она говорила уже бессвязно отдельными фразами, среди которых я расслышал слова: «Володя6, не стучи». Сестру и меня она узнавала. К вечеру она впала в глубокий сон, и доктор Поржезаер сказал, что надежды никакой нет. Ее перенесли в отдельную комнату на 3-й этаж. Когда я туда вошел, Таня [Дольник] со слезами подошла ко мне, оперлась мне на плечо и так пробыла некоторое время, плача. Н. Н. [Готье] тяжело дышала открытым ртом и была без сознания. У постели ее сидела заведующая санаторием Ксения Борисовна и мы с Таней [Дольник]. Я опасался, что она с часу на час скончается, и оставался у нее до 5 ч. утра. Убедившись, однако, что сердце хорошо работает, пошел к себе и лег, попросив поднять меня, если что случится. Я очень боялся, что Ю. В. [Готье], ожидавшийся в субботу утром, не застанет ее в живых. Это было бы ужасно. Все же ему будет легче приехать к живому еще человеку и принять его последний вздох, чем увидать уже похолодевший труп. Поднявшись под утро, я вновь заходил в комнату Н. Н. [Готье] – и все то же положение.

23 ноября. Суббота. Положение Н. Н. [Готье] все то же: лежит без сознания, тяжело дышит, руки иногда двигаются. У меня опять было опасение, что она скончается до приезда Юры [Готье]. Однако Ксения Борисовна и фельдшерица утверждали, что агония протянется еще несколько часов. Другое мое опасение было за Юр. Вл. [Готье]. Мне казалось необходимым его постепенно приготовить к ожидающему его удару. То же говорила мне и Ксения Борисовна: «А то, – добавила она выразительно, – какая-нибудь шалая (из больных) встретит его и бухнет ему все сразу». В 11 час. я пошел навстречу Юр. Вл. [Готье], который должен был прибыть в 12-м. Я погулял по двору и по дороге с полчаса, как показались санаторские сани и в них Юр. Вл. [Готье] с одним из возвращавшихся в Москву больных. Я окликнул Юр. Вл. [Готье], он вышел из саней. Я сказал, что остановил его, чтобы предупредить, чтобы он входил к Н. Н. [Готье] как можно тише, потому что она спит. Он стал тотчас же задавать тревожные вопросы: «Что, разве дело плохо?» Я ответил, что она действительно очень слаба. «Ну как, надежда есть?» Я сказал, что положение очень серьезно и плохо. Когда мы поднялись на третий этаж, он заглянул в открытую в комнату Н. Н. [Готье] дверь и схватился за голову. У двери был доктор Гриневский. «Ну как, доктор? Есть надежда?» Гриневский осторожно объяснил ему, что положение безнадежно. Юра встретил эту весть твердо и мужественно. Он выслушал наш рассказ о событиях последних двух дней. Он остался сидеть в комнате с Н. Н. [Готье] и провел там весь день. Временами я заходил туда же, и мы тихо говорили. Под вечер он присел к постели, приникал головой к плечу или к руке жены и так оставался подолгу. Грустно было видеть. Снизу из залы раздавались печальные аккорды на рояли: играл какие-то заунывные мелодии гимназист Коля. Была полная тишина. Все вокруг как-то притихли. Сильное молодое сердце Н. Н. [Готье] упорно работало и не хотело останавливаться. В 10 ч. вечера она еще дышала по-прежнему, хотя пульс очень слабел. Я пошел лечь, попросив разбудить меня в случае кончины. Около 12 ч. ночи Ксения Борисовна постучала к нам и вызвала меня как можно скорее. Я быстро вскочил, и она мне сообщила, что Н. Н. [Готье] только что скончалась. Я крепко пожал руку Юры [Готье]. На площадке на лестнице при лунном освещении мы с Юр. Вл. [Готье], Таней [Дольник] и Ксенией Борисовной устроили совещание, как быть и что делать. Было уже около 2-х ночи, когда я вернулся к себе.

24 ноября. Воскресенье. Мы с Юрой [Готье] пошли в церковь к обедне, чтобы переговорить с батюшкой. Он выслушал участливо слова Юр. Вл. [Готье], и сказал, что главное затруднение будет с гробом, и указал на находившегося в церкви столяра. Столяр сказал, что уезжает в Богородск, но указал на другого столяра. Тот выразил готовность сделать, но заявил, что нет материала – тесу, причем как-то глупо улыбался и вообще держал себя как пещерный троглодит. Мы побывали еще у третьего столяра, но у того не оказалось ни материалу, ни инструментов. Мы были близки к отчаянию, когда возвращались домой. В передней мы нашли какого-то человека, пришедшего к Гриневскому с какою-то просьбой. Узнав, в чем дело, он сказал Гриневскому, что тес есть в Турбине у какого-то Ив[ана] Сергеевича, которого стал вызывать по телефону. После долгих усилий и звонков Ив[ан] Сергеевич] сообщил по телефону, чтобы присылали за тесом. Дело, казалось, было сделано. Гриневский послал туда лошадь. Но, увы, Ив[ан] Сергеевич, как и полагается, надул. Опять положение стало безвыходным. В конце концов отыскались какие-то доски в усадьбе, и свой столяр вызвался сделать гроб к завтрашнему дню. Мы провели день с Юрой [Готье]; я старался всячески его отвлечь. Иногда он кидался в комнату, где на постели лежала мертвая Н. Н. [Готье] и там сидел. В 5 ч. приходил причт отслужить панихиду.

25 ноября. Понедельник. В 12 ч. была панихида. Принесли гроб, и в присутствии духовенства Н. Н. [Готье] была в него положена, и после панихиды тело было процессией при пении «Святый Боже» вынесено в церковь. В 5 ч. была над гробом заупокойная всенощная. Храм был в полном сумраке: мерцали кой-где разноцветные лампады, горели свечи у гроба и у нас в руках. Кроме Юры [Готье] и меня, был сожитель мой по комнате Ф. Б. Дикгоф и одна старушка. После всенощной батюшка любезно пригласил нас зайти к себе выпить чаю, тем более что это был день его именин. Мы зашли. В маленьком домике было очень тепло, градусов 18. За столом с самоваром сидели члены семейства и несколько гостей. Мы были радушно угощены кофе с молоком, медом и разным печеньем из черной муки. Опять повеяло чем-то прошлым, древнерусским. Мы за этот час, что были у батюшки, отдохнули душой. Вечером прибыло 7 человек родственников Н. Н. и Юры [Готье] и помещены были в санатории.

26 ноября. Вторник. Утром обедня и отпевание Н. Н. [Готье], на которую положены были привезенные из Москвы цветы. Юра [Готье] плакал, но был молодцом. Гроб был перенесен в холодную церковь и там поставлен до похорон здесь или до перевезенья в Москву. Вернувшись из церкви, я посидел некоторое время с родными Н. Н. [Готье] В 2 ч. они пустились в путь. Как опустело и стало тоскливо у меня на душе. Я уже не ходил вечером вниз, а провел остаток дня в беседе с сожителями по комнате, очень участливо относившимися к горю Юр. Влад. [Готье]. Он ночевал эти последние две ночи в моей комнате и говорил, что общество, которое он в ней нашел, очень ему по душе: это Ф. Б. Дикгоф – внук знаменитого обер-пастора7 – и В. Я. Морской – дирижер Саратовской оперы, очень образованный и интересный человек.

27 ноября. Среда. Утром прогулка. Затем читал статью о скопцах. Вечером мы были погружены во мрак. Гуляли с Е. Ф. [Корнеевой] по деревне, толкуя об отъезде.

28 ноября. Четверг. Обычные прогулки, чтение и беседы с сожителями по комнате. Вечером у А. А. Ченцовой.

29 ноября. Пятница. Утром ходили с Е. Ф. [Корнеевой] в Камшиловку за 4 версты. Лес в снежном уборе; на ветвях темных елей белеющие пушистые клоки снега – совсем как в рождественских книжках с рождественским сказками. Вернувшись, я нашел у себя Юру Готье в сопровождении Макс. Влад. Сергиевского: они приехали за гробом Н. Н. [Готье]. В 5-м часу дровни были поданы; мы отправились в церковь, вынесли гроб, поставили на дровни, и путешественники тронулись в путь. Я прошелся с доктором А[ртуром] Р [удольфовичем] и с Кс[енией] Борисовной; затем заходил проститься к отцу диакону. Вечер частию во мраке, но затем появился свет.