Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

видят только повествования – лишь одежды; те, у кого побольше проницательности, могут различить и тело. Но истинно мудрые, те, кто служит Царю Всевышнему и стоит на горе Синай, проникают взглядом сквозь все преграды и видят душу – истинную Тору, корневой принцип всего[1248].

Поначалу Тора кажется неполной и малопонятной; только тщательная экзегеза способна раскрыть обитающую в ней божественность.

Миф Каббалы становился реальностью при помощи ритуала, принявшего форму бдений, постов и постоянного самоанализа. Но важнее всего для каббалистов было жить вместе, в товариществе, подавляя эгоизм и самомнение, ибо гнев грозил разрушить ту божественную гармонию, которую каждый из них старался выстроить в себе. Невозможно испытывать единство сефирот, будучи самому в разладе и в раздрае[1249]. Любовь между друзьями так важна для достижения экстаза в Каббале, что один из признаков успешного истолкования писания в «Зохаре» – крик радости коллег экзегета, когда они слышат божественную истину; в этот миг экзегеты обнимают и целуют друг друга, прежде чем продолжать свое мистическое путешествие. Каббала возникла как крохотное эзотерическое течение, но со временем стала массовым движением в иудаизме: ее миф оказался привлекателен даже для евреев, не обладающих мистическими дарованиями. Примерно так же, как суфизм вошел в сердце ислама, каббалистам удалось затронуть некий жизненно важный нерв в психике иудеев.

* * *

Нечто глубокое в конфуцианской психике затронули и братья Чэн, настаивавшие на том, что открыть в себе небесное сознание и стать мудрецом может каждый. Но их движение оставалось маргинальным, пока Чжу Си (1130–1200) не сумел прочно утвердить их поиск «принципа» на фундаменте писания. Его версия неоконфуцианства господствовала в китайском интеллектуальном мире вплоть до революции 1911 года.

Чжу родился в современном Аньши, образование получил дома, у своего отца, который и познакомил его с писаниями братьев Чэн. После смерти отца Чжу успешно сдал экзамены для государственных чиновников в очень раннем возрасте – в девятнадцать лет, и еще до поступления на службу изучил буддизм и даосизм. Особенно влекло его к чань-буддизму; однако он пережил обращение, убедившее его в том, что по сути он все-таки конфуцианец.

Как и братья Чэн, Чжу полагал, что конфуцианцы утратили представление о сущности своих важнейших учений. В своем комментарии к «Учению о смысле» он объяснял: Цзы-Сы, внук Конфуция, написал эту книгу, ибо «тревожился о том, как бы не прервалась передача «учения Пути» (Дао-сюэ)». Чжу напоминал своим читателям, что Конфуций вовсе не был могущественным министром, как утверждал Сыма Цянь: в собственной жизни он был фактически изгоем, так что его работа над восстановлением истинного значения Пути в чем-то даже героичнее деяний Яо и Шуня. Однако лишь двое из его учеников – Янь Хуэй и Цзэн Кань – полностью поняли его основную мысль, а после Мэн-цзы она оказалась полностью забыта. По счастью, сохранилось «Учение о смысле», так что братьям Чэн было с чем работать. Они мужественно «собрали все нити» этого учения; но, увы, и их объяснения ныне почти забыты. Чжу признавал, что и сам неустанно трудился, пытаясь «собрать» истинное значение «Учения о смысле» из дошедших до нас отрывков. Таким образом, «возвращение на Путь» (Дао-тун) требует напряжения всех сил, и этим должны заниматься люди, глубоко преданные своему делу, готовые почти буквально «скреплять» или «сшивать» разрозненные звенья[1250].

После обращения в конфуцианство Чжу учился под руководством Ли Туна (1088–1158), ученика Чэна И, который научил его практике «тихого сидения», пообещав, что эта практика поможет ему встретиться с «принципом Неба» (Тянь-ли) в собственном существе[1251]. Но «тихое сидение» вызвало у Чжу сомнения, ибо слишком напоминало чань-буддистские медитации; он рекомендовал его своим ученикам, но лишь как часть воспитания чжин («почтительного внимания»). Ли Тун также советовал Чжу изучать Классические книги и их рациональные суждения о нравственности[1252]. Чжу полностью принял учение Чэна Хао о «создании единого тела со всеми вещами», но опасался, что, если недостаточно подчеркивать нравственные следствия этой истины, она может выродиться в некий туманный и самодовольный мистицизм природы:

Когда мы говорим о жэнь в общих терминах, называя ее «одним телом со всеми вещами», некоторых это может привести к расплывчатости в мыслях, путанице, безалаберности и отказу от бдительности… С другой стороны, когда мы говорим о любви исключительно в терминах сознания, это делает людей нервными, нетерпеливыми и лишенными всякой глубины[1253].

Чжан Цзай ясно давал понять, что «единство всех вещей» должно быть реализовано в моральных действиях – в почтительности к родителям, уважении и служении старшим братьям, серьезном и преданном исполнении своего долга. Конфуций учил: «Согни свое “я” и подчинись ритуалу [ли], управляющему всеми нашими отношениями с другими». «Это означает, – пояснял Чжу, – что если мы преодолеем эгоизм и вернемся к «принципу Неба», то материя, из которой сложено это осознание [т. е. жэнь], будет присутствовать повсюду»[1254].

Чжу всегда настаивал, что неоконфуцианский поиск «принципа Неба» в человеческом сознании неотделим от нравственности и преданного служения обществу. Он отказывался уравнивать жэнь с буддистским «состраданием» (ци), поскольку у буддизма нет практической программы, а значит, «принцип» и «практика» в нем оказываются разделены. Конфуцианство от чань-буддизма отличало то, что Чжу именовал ли-ци феньшу – «единство принципа и разнообразия его практических воплощений». Открытие Пути Неба-и-Земли в «человеческом» сознании неотделимо от уникальных обстоятельств конкретного человека, тесно связанных с его уникальным долгом и обязанностями. Ли Тун учил Чжу, что необязательно вначале достигнуть просветления, чтобы служить миру, как утверждали китайские буддисты. Не нужно отстраняться от человеческих дел, во всей их суете и путанице, пока сам не достигнешь нирваны. Истинная самореализация и духовная свобода неразрывно связаны с практическими действиями на службе ближним[1255].

Чжу указывал также, что обучение невозможно оторвать от привязанности к людям и участии в политической деятельности с целью установить порядок в собственном государстве и принести мир соседним. Самовоспитание – «расширение знаний» и «исследование вещей» – неизбежно ведет к практическим действиям в общественной жизни. Братья Чэн объясняли, что обучение – кумулятивный процесс, и просветление является как «внезапное высвобождение» по мере накопления какой-то критической массы. В определенный момент, учил Чжу, человек переживает «прорыв к целостному пониманию» (хуорань гуаньтун) – то, что мы могли бы назвать мудростью правого полушария – и в этот миг резко ощущает ту «целостность всего», которую описывали Чжан Цзай и братья Чэн. Нет больше дихотомии между собой и другими, между внешним и внутренним; ты понимаешь и собственное уникальное место во «всем веществе и великом механизме» Неба-и-Земли, и твои и только твои личные обязанности, связанные с этим местом. Благодаря ли-ци феньшу этот опыт неповторим, у