Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

После перевода на дипломатическую работу во Францию Христиан Георгиевич Раковский почти полностью сосредоточился на делах, связанных с переговорами о долгах и кредитах, о чем мы уже рассказали.

Другие политические и экономические контакты были сведены к минимуму. В то же время важное значение Раковский придавал развитию франко-советских культурных связей. При этом, стремясь, разумеется, к тому, чтобы использовать эти связи для пропаганды большевистской идеологии, он проявлял завидные для советских государственных деятелей той поры широту взглядов, терпимость, уважение к иным мнениям и вкусам.

Показателем этого может служить письмо, направленное Раковским от своего имени и от имени известного литературного критика и писателя, редактора журнала «Красная новь» А. К. Воронского председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому. Письмо было написано с последней советской железнодорожной станции Себеж на границе с Латвией, когда Раковский возвращался в Лондон, чтобы сдать там дела и переехать во Францию (датировано оно 25 октября 1925 г.). Вот почти полный текст этого примечательного документа: «Прошу оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина, – несомненно самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулеза (захвачены и оба легких, температура по вечерам и пр.). Найти, куда его послать на лечение, не трудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санаториуме под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию. Мы решили, что единственное еще остается средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе, проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который бы не давал ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он много еще мог бы дать, не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, но и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду. Зная, что Вас нет в самой Москве, решили написать, но удалось это сделать только с дороги – из Себежа».

Письмо Раковского с его исключительно высокой оценкой таланта Есенина особенно выделялось на фоне того вакуума, который создавала вокруг поэта официальная большевистская культурологическая среда, клеймившая его как «чуждого», «мелкобуржуазного» и т. п. и равнодушно взиравшая, как поэт катится к пропасти. Как оказалось, не лучше повел себя и «железный Феликс». Надежда Раковского на его помощь оказалась наивной. На письме остались резолюция «т. Герсону. М[ожет] б[ыть], Вы могли бы заняться. Ф. Д[зержинский]» и пометка: «Звонил неоднократно. Найти Ес[ени на] не мог. В. Г.»[802]

Бездушие Дзержинского и его аппарата было лишь еще одной каплей в море неприязненного наблюдения властей за судьбой великого художника – через два месяца, 28 декабря 1925 г., Есенин покончил с собой. Можно с уверенностью утверждать, зная впечатлительность и высокий художественный вкус Раковского, что эта трагедия не один год стояла у него перед глазами и оказала влияние на его поворот к оппозиционной деятельности, к разоблачению бюрократической системы.

Был еще один эпизод, на этот раз уже во Франции, когда Раковский попытался оказать помощь великому независимому русскому художнику, оказавшемуся в немилости у московских властей. На этот раз речь шла о судьбе Федора Ивановича Шаляпина. Оставаясь советским гражданином и имея звание народного артиста РСФСР, Шаляпин в середине 20-х годов гастролировал во многих странах – США, Канаде, Австрии, Великобритании, Венгрии. Но главной страной его пребывания являлась Франция, где он не только выступал, но также отдыхал и лечился. В Париже у Шаляпина была квартира на улице Клебер.

Имеются сведения о его встречах с предшественником Раковского на посту полпреда в Париже Л. Б. Красиным, о чем Шаляпин писал А. М. Горькому, сообщая, что они даже выпили за его здоровье.[803]

Можно с уверенностью утверждать, что дружеские встречи продолжались и с новым советским полпредом, хотя документальных подтверждений этому нет, а единственное мемуарное свидетельство носит косвенный характер. Писатель Лев Разгон рассказал болгарской журналистке Жане Авишай о своей встрече с Раковским в санатории «Архангельское» в середине 30-х годов. Раковский вспоминал, что Шаляпин отзывался на приглашения полпредства, посещал торжества и приемы, гордился советским гражданством. Его отношения с сотрудниками полпредства были дружественными.[804] Нет сомнения, что Раковский бывал на спектаклях Шаляпина, в частности на «Борисе Годунове», в котором он выступал в 1927 г. «Каким успехом, какими овациями сопровождались эти выступления!» – вспоминал А. Вертинский.[805]

В том же 1927 г. из Москвы стали раздаваться требования, чтобы Шаляпин возвратился на родину. Он уклонялся от прямого ответа, но ехать не желал не только в связи с многочисленными контрактами, но и по политическим соображениям. Шаляпин раньше многих других инстинктом художника распознал внутреннюю сущность нового вождя, о котором писал удивительно точно, даже предсказывая грядущее конкретное событие: «Я вынес впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же легко, как мягка его беззвучная походка лезгина[806] в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жестах, движениях, звуках, глазах – это в нем было. Не то что злодей – такой он родился».[807]

Впрочем, аргумент для невозвращения у Шаляпина был один – обилие договорных обязательств, рассчитанных на ряд лет. Тогда предприняли провокацию. Была известна щедрость Шаляпина, многократно помогавшего нищим и обездоленным, прежде всего из числа русских эмигрантов. Теперь за этой помощью внимательнейшим образом следили из Москвы. Когда в очередной раз артист передал пожертвование для детей эмигрантов, в советской печати по команде развернулась антишаляпинская кампания. Это была грубая попытка заполучить Шаляпина в Москву, а затем, скорее всего, как минимум сделать его «невыездным».

Еще до того, как завершился розыгрыш этого фарса, Х. Г. Раковский попытался выбить карты из рук тех кремлевских деятелей, которые его организовали. Предоставим слово самому Федору Ивановичу: «Из Кремля на улицу Гренель под секретным дипломатическим шифром летели телеграммы (это, естественно, предположение Шаляпина, причем малодостоверное. – Авт.), и однажды кажется по телефону, – я получил очень вежливое приглашение пожаловать в советское полпредство.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});