Возвращение Матарезе - Роберт Ладлэм

– Аль, я не собираюсь ломать голову над тем, в чем ни черта не смыслю. Это совершенно пустое занятие.

– Не сомневаюсь в этом, вот почему вам нужны такие люди, как мы. Те, кто постоянно поддерживает гибкость ума, позволяя вам получать финансирование, необходимое для всевозможных поглощений и слияний.

– Деньги я бы получил и без тебя…

– Тут ты неправ, Фаулер, – резко оборвал его Уайтхэд. – Наша организация, или предприятие, если тебе так больше нравится…

– Аль, называй нас нашим именем, – вмешался Джемисон Фаулер. – Или оно тебя пугает?

– Вовсе нет, я с гордостью воспользуюсь им… Матарезе имеют свои твердые правила касательно перевода денежных средств. Там, где финансовые потоки можно проследить, используются лишь определенные каналы, которые полностью соответствуют законодательству страны-получателя. В том случае, когда речь идет о переводе очень крупной суммы, моя фирма – а как вам известно, обычно для этого используется именно моя фирма…

– Эй, петухи, перестаньте играть в «царя горы»! – Возбужденный Бенджамин Вальберг, встав между Уайтхэдом и Фаулером, поочередно смерил их взглядом. – Заприте свое самомнение в конюшне, перед нами гораздо более серьезные проблемы!

Разговор наконец же сосредоточился на главном. Все началось с того самого вопроса, который Альберт Уайтхэд уже задавал своему поверенному Стюарту Николсу.

– Черт побери, что происходит?

Ответы хлынули стремительным потоком, наслаиваясь друг на друга, постоянно вступая в противоречие между собой. Они варьировались от обвинения Амстердама в отсутствии строгого контроля до предположения о возможном предательстве отдельных ячеек сложного организма, движимых алчностью и не желающих расставаться со своими вотчинами. Затем все задумались о той роли, которую играл Джулиан Гуидероне, анализируя новую информацию, полученную из Лондона от Леонарда Фредерикса.

– Где находится Гуидероне в настоящий момент? – спросил Альберт Уайтхэд.

– Как мне говорили, у него есть укромное место в восточной части Средиземноморского бассейна, – сказал Вальберг. – Конечно, это могут быть лишь слухи. Похоже, никто не знает, где он.

– У меня есть кое-какие связи в разведывательных ведомствах, – вставил Николс. – Я посмотрю, смогут ли мне чем-либо помочь.

– Помочь в розысках человека, который, как все убеждены, умер двадцать или тридцать лет назад? – презрительно усмехнулся Фаулер.

– Джемисон, – вмешался Уайтхэд, – ты поразишься, узнав, как часто приходится сталкиваться с ложными сообщениями о смерти, которые опровергаются через многие годы, а то и десятилетия, когда «умерший» воскресает чудодейственным образом. Я это все к тому, что в последнее время ходят слухи, будто ты – не кто иной, как Джимми Хоффа.[97]

– Очень смешно. – Фаулер повернулся к Вальбергу. – Скажем, Стью удастся кое-что разузнать, что маловероятно. Что сможет сделать Гуидероне?

– Ответ на твой вопрос прост: все, что пожелает. И я не поленюсь слетать через Атлантику и переговорить с Джулианом. Какой бы ни была его легенда, он ведет себя цивилизованно с теми, кто с ним откровенен. А вот голландец, хоть он и говорит разумные вещи, под внешним лоском в нем скрывается патологический маньяк.

– Но что нам делать? – спросил Уайтхэд. – В чем-то Джемисон прав, не спорю…

– Ну спасибо, Аль.

– Джемисон, я никогда не говорил, что ты глупый; просто, на мой взгляд, у тебя начисто отсутствует воображение. Однако на этот раз ты оказался прозорливым. – Уайтхэд перевел взгляд на банкира. – Повторяю, Бен, что сможет сделать Гуидероне, если нам его удастся найти? Амстердам ему не подчиняется.

– А именно из Амстердама идут все денежные потоки! – воскликнул Стюарт Николс, адвокат.

– Да, конечно, деньги – это главное, – согласился Вальберг. – Ну а откуда взялись эти деньги?.. Не ломайте голову напрасно, я сам отвечу на свой вопрос. Это огромные состояния – именно во множественном числе, – разбросанные по всему земному шару, доставшиеся в наследство от барона Матарезе. А кто такой Джулиан Гуидероне? Откуда он взялся? На этот вопрос я тоже отвечу. Он является сыном Пастушонка, Николаса Гуидероне, который был избран бароном, для того чтобы осуществить дело его жизни, воплотить мечты и идеалы.

– Черт побери, Бен, куда ты клонишь? – прервал его Фаулер. – Говори по существу.

– Вопрос этот очень тонкий, Джеми, однако значение его гораздо больше, чем всех тех денег, которые только есть у внука барона Матарезе.

– По-моему, тебе нужно объяснить, что ты имеешь в виду, – заметил Стюарт Николс.

– Все это такое же вечное, как пророки Ветхого Завета и их последователи, считавшие каждое слово своих пророков священным, непререкаемым.

– Бен, давай обойдемся без изысканий в Талмуде, – возразил Уайтхэд. – Мы имеем дело с сиюминутной реальностью. Пожалуйста, выражайся яснее.

– Вот почему все это так реально, – загадочно ответил Вальберг. – Отсчет ведется с незапамятных времен… Видит бог, у вашего Иисуса не было ни денег, ни сокровищ, чтобы раздавать их людям, убеждая в правоте своего учения. Но в считаные десятилетия после его смерти на кресте – в пределах полувека – христианское движение начало распространяться по всему тогдашнему цивилизованному миру. А новообращенным принадлежали все богатства мира.

– Ну и? – не унимался Николс.

– Мысли, пророчества, мечты Иисуса были приняты теми, кто поверил в него. И для этого не потребовалось никаких денег.

– Ну и? – раздраженно взревел Фаулер, начиная терять терпение.

– Предположим, один из апостолов или даже сам Иисус в предсмертной исповеди признался, что все это было обманом. Что все его учение – не более чем честолюбивая попытка разделить евреев. Что произошло бы в этом случае?

– Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю! – ответил негодующий Уайтхэд.

– Христианское движение оказалось бы потоплено, армии новообращенных были бы потеряны, и вся их вера была бы напрасна…

– Ради всего святого, Бен! – вмешался Фаулер, переполненный гневом. – Какое отношение все это дерьмо имеет к нам?

– Аль отчасти прав, Джеми: ты действительно мыслишь ограниченными категориями.

– Сукин ты сын, не проповедуй, а выражайся яснее!

– Господа, дайте волю воображению, – предложил Вальберг. Поднявшись с кресла, он медленно и раздельно, тоном опытного дельца, каковым и являлся, принялся читать лекцию группе молодых выпускников финансового факультета. – Речь идет о взаимном воздействии и противоречии между непосредственными финансовыми ресурсами и каналами влияния, через которые должны распределяться эти ресурсы. В то время как голландец, внук барона Матарезе, действует в вакууме беспросветного мрака, далекий и недосягаемый, Джулиан Гуидероне, сын миропомазанного Пастушонка, путешествует по всему свету, проверяя и поддерживая армию Матарезе. С логической точки зрения один не может обойтись без другого, однако реальность гласит, что обращенные верят тому, кого видят и знают. В конечном счете влияние одерживает верх над непосредственными финансовыми потоками хотя бы благодаря зрительной памяти. И подтверждение моей точки зрения можно найти на всех фондовых рынках мира, как положительные, так и отрицательные.

– То есть ты хочешь сказать, – задумчиво промолвил Альберт Уайтхэд, – что Гуидероне может как сберечь все наше дело и тем самым спасти нас, так и взорвать все к чертям, оставив нас у разбитого корыта, твою мать.

– Именно это я и хочу сказать. И не тешьте себя иллюзиями, что он сам не сознает свои силы.

– Найдите его! – вскричал Джемисон Фаулер. – Найдите этого долбаного сына Пастушонка!

Решив, что в Бахрейне небезопасно, Джулиан Гуидероне вылетел в Париж, предупредив Амстердам относительно того, куда он направляется и сколько времени намеревается там пробыть. Как и следовало ожидать, Матарейзен отвечал прохладно, своим тоном ясно давая понять: ископаемая реликвия, известная как сын Пастушонка, больше не является для него человеком, к которому нужно относиться с почтением. Что ж, пусть будет так. Почтение вернется потом, когда молодой дурак поймет, что Амстердам не может действовать в одиночку.

Время уже близилось к вечеру, и фешенебельная авеню Монтень была запружена машинами, в основном такси и лимузинами, развозившими представителей высшего класса по своим изящным особнякам, скрытым зеленью. Гуидероне стоял у окна и смотрел на улицу. Он думал о том, что следующие несколько недель станут прологом к хаосу и прелюдией к полному мировому господству. Многие из тех, кто сейчас выходит из автомобилей на этой улице достатка, в ближайшее время столкнутся с обрушившейся на них финансовой нестабильностью. Поднявшиеся к вершинам власти низвергнутся вниз, советы директоров начнут срочно отменять непомерные оклады и пенсии, предпочитая судебные разбирательства дальнейшему падению своих корпораций в пропасть экономической катастрофы. Независимо от Яна ван дер Меера Матарейзена, все идет строго по графику. Ван дер Меер так и не смог постичь всю глубину строк Шекспира: «Сравниться может время, что проходит меж совершеньем тягостного дела и первым побуждением к нему, с тревожным сном иль грозным привиденьем». Привиденье или жуткий сон необходимо принимать в расчет, анализировать и в конечном счете отвергать. Ибо «тягостному делу» не должно мешать ничто; недопустимы ни преждевременное выступление, ни промедление. Решающее значение имеет полная согласованность; она создаст ударную волну, которая разом парализует все промышленно развитые государства. Именно этот паралич, каким бы непродолжительным он ни был – будет ли речь идти о нескольких неделях или даже о месяце, – станет определяющим. Его окажется достаточно для того, чтобы легионы Матарезе вышли из тени и заполнили образовавшийся вакуум.