Летняя королева - Элизабет Чедвик (США)

что реальное.

– Я разберусь с ней. Уходите, ваше присутствие здесь невыносимо.

– На вашем месте я бы позаботился о том, чтобы она не могла добраться до оружия.

Алиенора закрыла глаза.

– Просто уходите, Рауль.

– Я буду молиться за нее, но с этим покончено. – Он вышел из покоев, его шаг был тяжелым, а плечи сгорбились.

Феличе ждала в покоях, закутанная в его плащ на голое тело, но Рауль отмахнулся. Страсть остыла, как вчерашняя похлебка.

Стоя на коленях у маленького молитвенного столика в углу, он зажег свечу и склонил голову. Когда он поднялся после молитвы, его колени были такими жесткими, что казалось, будто они превратились в камень, а половина лица, не обезображенная шрамом, была мокрой от слез.

Прикусив губу, Алиенора посмотрела на Петрониллу, которая отвернулась лицом к стене и закрыла глаза.

Марчиза тихо сказала:

– Я ничем не могу ей помочь. Она в руках Господа, мадам.

– Она подвержена слишком большим потрясениям при дворе; если же она удалится в поместья Рауля, то только заскучает, и станет еще хуже. Я раздумывала, не отправить ли ее к моей тете Агнес в Сент. Возможно, в женском монастыре она не найдет успокоения, но там она будет под присмотром и защитой.

– Госпожа, я считаю, что строгий распорядок дня и молитвы пойдут ей на пользу, – согласилась Марчиза.

Алиенора вздохнула:

– Тогда я посоветуюсь с Раулем и напишу тете, может быть, она даст ей убежище. Мы часто бывали там, когда были детьми.

Выражение ее лица стало печальным, когда она вспомнила, как бегала с Петрониллой по залитому солнцем монастырю, когда отец приезжал в Сент. Хихиканье и смех, звенящие между колоннами, догонялки, платья до колен и развевающиеся косы, светлые и темные, украшенные цветными лентами. А потом церковь, где они молились, стоя на коленях, но все еще с озорством переглядывались. Возможно, в Сенте Бог рассеет тьму в душе Петрониллы и изгонит ее демонов.

– О, Петра, – тихо сказала она и обеспокоенно погладила спутанное облако волос сестры.

Стоя в дворцовых садах, Алиенора наблюдала за играющими детьми в золотом свете сентябрьского утра. Они были разного возраста – от малышей, только-только вставших на ноги, до длинноногих юнцов на пороге отрочества. Среди них были трое детей Петрониллы: Изабель, Рауль и маленькая Алиенора[32]. Возможно, им было бы тяжело привыкнуть к отсутствию матери, но в последнее время Петронилла была не в состоянии заботиться о них, так что расставание должно было пройти легче. Им сообщили, что их мать нездорова и ее отвезли в монастырь в Сенте, чтобы та отдохнула и поправила здоровье.

Занятая шитьем, рядом с няней сидела золотоволосая девочка. Светлые локоны выбились из ее косы и образовали солнечный ореол вокруг головы. Она сосредоточенно шила, прикусив нижнюю губу. Другая женщина держала за руку малышку с такими же светлыми волосами, помогая ей балансировать, когда та делала решительные, но неуверенные шаги по траве.

Алиенора оставалась на месте, чувствуя себя отверженной, частью картины, но в то же время отделенной от нее, как рамка на рукописи. Вчера вечером она прощалась со своими дочерьми, не испытывая ничего, кроме сожаления и грусти, когда целовала их прохладные, покрытые нежным розовым румянцем щеки. Она не знала этих детей, вышедших из ее чрева. Близость была в их вынашивании, а не в жизни после разрыва пуповины. По всей вероятности, она больше никогда их не увидит.

Алиенора бросила последний взгляд на детей, запечатлела эту сцену в своем сознании, потому что это было все, что у нее останется до конца жизни, а затем отвернулась, чтобы присоединиться к свите, готовящейся покинуть Париж и отправиться в Пуату.

На третий день путешествия Алиенора и Людовик остановились на ночь в замке Божанси, расположенном в 90 милях от Парижа и в 110 от Пуатье. Сидя бок о бок за трапезой, накрытой хозяином замка Эдом де Сюлли, они представляли короля и королеву Франции, но между ними зияла огромная пропасть, и покоя не ощущалось. Они отчаянно желали избавиться друг от друга, но все еще были связаны законом. Людовик считал, что Алиенора виновата в том, что Бог наказал их, лишив сына: она виновата, а он расплачивается. Он жевал в угрюмом молчании и отвечал на замечания отрывистыми фразами.

Алиенора тоже молчала, сосредоточившись на том, чтобы пережить этот момент. Каждый день приближал ее к свободе от этой пародии на брак, но их разрыв принесет с собой множество дилемм. Подняв свой кубок, она заметила гонца, пробиравшегося по залу к помосту, и тут же забеспокоилась, потому что только очень важные новости могли так нарушить трапезу. Гонец снял шапочку, преклонил колено и протянул запечатанный пергамент, который церемониймейстер взял и передал Людовику.

– Из Анжу, – сказал Людовик, вскрывая письмо. По мере того как он читал строки, выражение его лица становилось все более мрачным. – Жоффруа Красивый умер, – сказал он. Передав записку Алиеноре, он начал расспрашивать гонца.

Алиенора прочитала рукопись на пергаменте. Она была продиктована Генрихом и, несмотря на вежливость, содержала лишь самые скудные подробности. Гонец передавал суть истории: Жоффруа заболел по дороге домой после купания в Луаре и будет похоронен в соборе Ле-Ман.

– Невероятно. – Алиенора покачала головой. – Я знала, что в Париже ему нездоровилось, но я не думала, что он так тяжело болен.

Ее охватила глубокая печаль, и слезы наполнили глаза. Они с Жоффруа были соперниками, но в то же время и союзниками. Ей нравилось состязаться с ним в остроумии, и она грелась в лучах его восхищения. Флирт с ним был одним из ее удовольствий, и он был так прекрасен на вид.

– Мир обеднеет из-за его ухода, – сказала она, вытирая глаза. – Упокой, Господи, его душу.

Людовик отпустил гонца и пробормотал обязательные банальности, но в его глазах появился блеск.

– Что ж, – сказал он, – мы должны посмотреть на нового молодого графа Анжуйского, хватит ли у него мужества справиться со своими обязанностями. Он не произвел на меня особого впечатления, когда прибыл ко двору вместе с отцом, – самый обыкновенный юноша.

Алиенора ничего не сказала, отчасти потому, что с трудом воспринимала шокирующую новость, а отчасти потому, что это все меняло. Она также задавалась вопросом, насколько обычным юношей на самом деле был Генрих.

– Для Франции может быть только полезно иметь дело с неопытным молодым человеком.

– Он очень любил своего отца, – сказала Алиенора. – Я поняла это, когда они приехали в Париж. Должно быть, он очень скорбит.

– Так и должно быть. – Людовик отвернулся, чтобы поговорить со