80 лет одиночества - Игорь Кон

Еще в советское время я посвятил этой теме несколько статей, она присутствует и в моих обобщающих работах. Это стимулировало и к чтению феминистской литературы. Первый опыт был разочаровывающим. В конце 1960 – начале 1970-х годов я переписывался с известным американским социологом Карлфредом Бродериком, главным редактором «Journal of Marriage and the Family». Однажды, посылая мне очередной номер журнала, Бродерик написал, что он должен мне понравиться, потому что его готовили марксистки-феминистки. Прочитав журнал, я ответил, что ни этот феминизм, ни этот марксизм мне не нравятся – такой вульгарный социологизм был у нас в 1920-х годах, возвращаться к нему незачем. Первые феминистские работы в антропологии действительно были наивно декларативными, но в них ставились серьезные вопросы, следующее поколение ученых стало обсуждать их предметно, после чего игнорировать их стало уже невозможно.

Примерно так же было и в постсоветской науке. Первые «женские» школы и семинары в значительной степени сводились к жалобам на бедственное положение женщин, жалобы были справедливыми, но теоретически неинтересными. Однако очень скоро эти исследования, которые из «женских» переименовали в «гендерные», стали профессиональными и интересными для всех. Посещение гендерных летних школ и семинаров, особенно в замечательном Форосе, и полугодовое пребывание в Центральноевропейском университете в Будапеште (1999), куда меня «сосватал» Сергей Ушакин, показали мне, что здесь есть чему учиться. Надо только терпеливо слушать, не обращать внимания на неизбежные во всяком новом деле благоглупости и птичий язык (любой язык, которого ты не знаешь, кажется птичьим) и не думать, что содержимое твоих штанов автоматически гарантирует тебе интеллектуальное превосходство над теми, кто носит юбку.

Разумеется, меня раздражают разговоры о «мужской» и «женской» науке, игнорирование данных психологии, биологии и т. п., что особенно заметно в трактовке сексологических сюжетов. Какое-то время я даже возражал против слова «гендер», опасаясь, что оно вызовет путаницу и схоластические споры о словах (что действительно имеет место). Однако «гендер» позволяет деконструировать биологический эссенциализм, который, хотя бы в силу своей привычности, легче усваивается обыденным сознанием. В последние годы я посвятил несколько статей разъяснению соотношения понятий «пол» и «гендер», пытаясь сделать его понятным не только психологам, но и представителям медико-биологических дисциплин, до которых эта терминология еще не дошла. Эти темы освещаются и в моих учебных пособиях «Ребенок и общество» (2003) и «Сексология» (2004).

По сути дела, в этом вопросе, как и в других, я занимаюсь наведением мостов между берегами, обитатели которых имеют друг о друге смутные представления, но одни убеждены, что на противоположном берегу живут люди лихие, так что от них лучше держаться подальше, а другие не прочь познакомиться с соседями поближе. Первым моя деятельность кажется вредной и подрывной, а вторые считают ее полезной.

В самих гендерных исследованиях меня занимают не столько общие, сколько специфически мужские проблемы. С точки зрения социолога классической формации, для которого социальная реальность не сводится к дискурсу, гендерный порядок – явление не только психолингвистическое, но и – прежде всего – макросоциальное. Чтобы понять исторические изменения во взаимоотношениях мужчин и женщин, нужно начинать не с психики, которая во многом производна от характера жизнедеятельности, а с социально-структурных процессов, общественного разделения труда, властных отношений и т. д. В этом духе написана моя статья «Мужчины в изменяющемся мире» (1999), опубликованная в нескольких гендерных учебных пособиях.

Первоначально я хотел посвятить мужским проблемам одну книгу, но тема оказалась слишком сложной и многогранной. Неожиданно для меня самого, сначала на первый план вышла такая локальная и даже вроде бы не совсем социальная тема, как репрезентация обнаженного мужского тела.

До последней трети ХХ в. человеческое тело считалось природной данностью, интересной только для биологии и медицины. Общественные и гуманитарные науки затрагивали телесность лишь попутно, в связи с философской проблемой соотношения духовного и материального или в контексте истории искусства и физической культуры. Пренебрежительное отношение к телесности, тесно связанное с антисексуальностью и принижением чувственности, ярко проявлялось и в советской науке. В последние десятилетия положение резко изменилось: телесность, в самых разных аспектах, стала предметом многочисленных философских, социологических и гуманитарных исследований.

Телесность имеет и свой гендерный аспект. Чем и почему мужской телесный канон отличается от женского? Чья нагота шире представлена в изобразительном искусстве? Как соотносятся друг с другом бытовая культура и художественная репрезентация мужского и женского тела? Можно ли говорить об исторической эволюции и этнокультурных вариациях образов мужской и женской красоты, или же они полностью детерминированы законами эволюционной биологии? Что меняется в этом отношении в современной культуре? Сохраняется ли в ней традиционное правило «мужчина действует, женщина показывает себя», или появляется нечто новое?

На первый взгляд, тема – сугубо искусствоведческая и, следовательно, не моя. Но за эстетическими проблемами скрываются социокультурные. Феминистская искусствоведческая литература, с которой я познакомился в Будапеште, стимулировала появление новых вопросов. Я подумал, что представленная визуально, «в картинках», история художественной репрезентации мужского тела может дать для понимания канона маскулинности не меньше, чем социальная статистика и динамика гендерного разделения труда. Этой теме я посвятил несколько научных статей и большую книгу «Мужское тело в истории культуры» (2003).

Это была очень тяжелая работа. Я писал книгу на свой страх и риск (получить грант на такой экзотический для России проект – «образы голых мужиков!» – невозможно, я и не пытался это сделать) и даже без надежды на издание. Все свое свободное время в 1999–2003 гг. я тратил на посещение музеев (в эти годы я много ездил и кроме московских и петербургских музеев сумел побывать в музеях Вашингтона, Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Геттингена, Будапешта и Хельсинки), причем делал это заведомо неправильно. В молодости знакомые художники научили меня, что не нужно пытаться осмотреть большой музей целиком, в этом случае все впечатления остаются в ногах. Посещая тот или иной музей, я обычно заранее определяю, что смотреть, оставляя остальное до следующего раза (или до следующей жизни). На сей раз я проходил музей из конца в конец, подходя только к тем картинам, где было изображено обнаженное мужское тело. Конечно, это дикость. Но таким путем я нашел немало произведений, которые в джентльменский набор тематических альбомов и монографий не входили.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});