Танец для двоих - Виктория Клейтон

— Это самая большая глупость, которую ты когда-либо произносил! — Я кипела от возмущения. Сердце билось в груди, горло пересохло. — Я рассказала тебе об особняке Миранды лишь потому, что думала, что тебе будет интересно услышать, насколько он прекрасен. Я совершенно не собиралась хвастаться. На самом деле уже долгие годы Миранда борется с нехваткой денег. Сегодня она вышла замуж за доктора, которого тоже нельзя назвать богачом. Миранда вынуждена сдавать часть дома постояльцам, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Никогда, слышишь, никогда я не собиралась выходить замуж за богатея! Никто из нас не хотел бы иметь в качестве мужа денежный мешок. Ты злишься на меня потому, потому что… Я не знаю почему!

Усталость сыграла со мной злую шутку. Я разразилась слезами.

— Mein Liebling[68], не плачь! — Дэниел прижал меня к себе. — Ты права, я хотел обидеть тебя лишь потому, что ревную. Я жестокий тупица. Ты молодая, красивая и умная девочка, а я ворчливый старик, который разочаровался в жизни и не может примириться с самим собой. Прости меня, прости старого дурака!

— Все в порядке, — всхлипнула я. — Ты был слишком придирчив. Но я также иногда бываю придирчива. Ты всегда очень хорошо относился ко мне. Ты открыл для меня столько нового. Конечно, я смогу простить тебя за то, что ты назвал меня жалким снобом.

— Я соврал, ты совсем не сноб. Твои главные недостатки — это молодость и невежество, которые со временем обязательно пройдут. — Я не могла сдержать улыбку: это был типичный комплимент Дэниела. Дэниел разжал руки и выпустил меня из объятий. — Тебе уже лучше? — Он встревоженно посмотрел на меня.

— О да! Не обращай на меня внимания. Меня всегда легко было довести до слез. Я в полном порядке! — Я выдавила глупую ухмылку, чтобы успокоить его.

— Какая жуткая гримаса! — Он вздрогнул. — Никогда не уродуй себя сознательно. Твоя красота бесценна. Сохраняй ее столько, сколько позволит тебе время.

— Я не собираюсь вышагивать с деревянным лицом только потому, что боюсь показаться некрасивой. В любом случае, я совершенно не считаю себя красавицей. У меня абсолютно ординарное лицо.

— Я мог бы рассказать тебе, что думаю по поводу твоей внешности, но не стану этого делать. Зазнайство также является уродством.

— Подумай, в какое неловкое положение ты меня ставишь!

Мы оба засмеялись.

— Хорошо. Мы снова друзья. Мне очень жаль. Мне следует более тщательно подбирать слова. — Дэниел развел руками. — Кажется, у меня не получается находить общий язык с женщинами. Я постоянно довожу их до слез.

— Ты говоришь о Веронике? Но на свете столько женщин, которые плакали из-за мужчин!

— Разве? Разве мужчины достойны женских слез?

— Нет, думаю, что недостойны. Никогда не достойны! Но иногда ты внушаешь себе, что не можешь и дня прожить без кого-нибудь. А мужчины, плачут ли мужчины из-за женщин?

— Я никогда не плакал. Я не плакал с тех пор… с тех пор… — Дэниел внезапно замолчал и закашлялся.

— О Боже! Не говори ничего, если не хочешь! Это касается лагеря, не правда ли?

Дэниел глубоко вдохнул и нетерпеливо махнул рукой.

— Да, из-за этого я не могу оглянуться назад. Я не могу двигаться вперед по жизни. Меня преследуют воспоминания. Они мучают меня. — Дэниел съежился и скрестил руки на груди.

— Может, нам стоит поговорить? Может, тебе станет легче, если ты обо всем расскажешь? Наверняка тяжело носить все в себе. Попробуй облегчить душу!

— Я говорю тебе правду. Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Не знаю. Возможно, я боюсь сойти с ума. Через несколько лет после того, как я переехал в Англию, я попытался поговорить об этом. Мне порекомендовали хорошего специалиста-психолога. Понимаешь, о чем я говорю? Когда солдаты видят слишком много насилия на войне, многие испытывают шок. Этот доктор помогал бывшим солдатам выйти из шокового состояния. Он также оказывал помощь бывшим узникам лагерей.

— Да, — сказала я, когда Дэниел замолчал на минуту.

— Я записался на прием. Доктор оказался очень приятным и мудрым человеком. Я начал рассказ. Он слушал внимательно, его лицо выражало сочувствие. Неожиданно, когда я перешел к наиболее тяжелой части своего повествования, доктор пошевелился в кресле. Солнечные лучи осветили его, и пуговицы на его костюме засверкали. Доктор был в униформе. Я немедленно весь покрылся потом. У меня закружилась голова. Я с трудом сдерживал рвоту. Руки затряслись как в лихорадке. Не в силах больше терпеть, я выбежал из кабинета… Больше я никогда не обращался к докторам.

— О Дэниел! Как жаль! Ах, если бы ты только мог найти того, кому бы полностью доверился. Мужчинам иногда также необходимо плакать. Однажды я видела, как плачет мой отец. Он сказал мне, что после этого почувствовал себя гораздо лучше.

Дэниел стал метаться по кухне. Он сжал руки в кулаки, его лицо побелело.

— Хорошо, если ты желаешь выслушать, я попытаюсь рассказать тебе обо всем. Но ты должна иметь в виду: некоторые вещи так же тяжело слушать, как и рассказывать о них. — Дэниел снова закашлялся. Меня охватило мрачное предчувствие. — Я не уверен, что ты поймешь. Это был совершенно другой мир. Мы перестали быть цивилизованными существами. Я имею в виду не только нацистов. Знаешь, что тяжелее всего было переносить в лагере? Ты больше не можешь верить ни одной живой душе. Первым потрясением для меня стало, когда другой узник, поляк, такой же еврей, как и я, набросился на меня. Он выбил мне зубы только за то, что я спросил, почему он издевается над стариками. Боль от побоев привела меня к утрате иллюзий. Нацисты знали свое дело. Они использовали привилегии, чтобы разъединить нас. Некоторые узники получали дополнительную еду, одежду, обувь. Мы все хотели жить. Но ценой такой жизни становилась потеря самоуважения.

— Это ужасно. Я представляла себе все совсем по-другому. Мне казалось, что узники должны были объединиться перед лицом страданий, должны были поддерживать друг друга.

— Заключенных, которые надзирали за бараками, называли «капо». Обычно ими становились осужденные по политическим статьям — элита. Они были безжалостными, хуже нацистов. Всюду были шпионы, которые готовы были продать своих же товарищей за миску похлебки и лишний кусок хлеба. Мы страдали от голода, жажды и болезней. Нас опустили так низко, что мы потеряли всякое представление о человеческом достоинстве. Из заключенных, большей частью евреев, составляли Sonderkommando. Их обязанностью было заставить смертников раздеться перед тем, как зайти в газовые камеры. Затем они должны были вытянуть трупы, обрезать волосы у женщин, вырвать золотые зубы, рассортировать одежду и обувь. Далее члены зондеркоманды транспортировали мертвые тела в крематорий и выгребали пепел. Несмотря на то что их жизнь была чистилищем, они выполняли грязную работу, потому что все равно хотели жить. Ирония в том, что нацисты уничтожили их всех до одного, для того чтобы избавиться от свидетелей.