Сергей Есенин. Биография - Олег Лекманов

Таким образом, можно констатировать, что, несмотря на отдельные опасные симптомы, для посмертной репутации Есенина 1926 год в целом сложился удачно. Едва ли не триумфом поэта, если поверить газетному отчету, обернулся в итоге очередной диспут о Есенине, состоявшийся в театре Мейерхольда в конце декабря: “Очевидно, термином “есенинщина” (по крайней мере, судя по данной аудитории) есенинская поэзия не только не развенчана, но ее обаяние вряд ли поколеблено <…> “Приближается годовщина смерти Есенина, пора изъять этот термин из употребления, скорбно и дружественно склонив головы перед этой большой могилой”. Эти слова тов. Воронского, сказанные в этот вечер, можно было бы взять эпиграфом к отчету обо всем диспуте”[1784].

4

Но уже 16 февраля 1927 года Воронский жаловался в письме Горькому: “Против Есенина объявлен поход. Не одобряю. Нехорошо. Прошлый год превозносили, а сегодня хают. Всегда у нас так”[1785]. Возможно, Воронский несколько сгустил краски, тем не менее в официальном отношении к Есенину действительно наметилось серьезное охлаждение, причем это охлаждение постепенно усиливалось и в конце года разрешилось крепким морозом.

Можно указать на две главные причины этой резкой перемены климата – столь губительной для репутации поэта. Во-первых, реноме Есенина в 1927 году пострадало от сочувственного отношения Л. Д. Троцкого к есенинскому творчеству. Еще в январе прошлого, 1926 года в Большом театре прозвучала его прочувствованная речь на вечере памяти Есенина. Текст речи был напечатан во многих газетах: тогда это работало на Есенина, теперь стало работать против. Во-вторых, в активное контрнаступление перешли рапповцы: оправившись от первых потрясений, вызванных резолюцией ЦК, они принялись решительно перетолковывать ее в свою пользу.

Сергей Есенин

Портрет работы Н. И. Альтмана. 1926

Почему речь Троцкого о Есенине столь запоздало бросила тень на имя автора “Черного человека” – понятно. Яростная борьба, которая в 1926–1927 годах развернулась между Сталиным и Бухариным, с одной стороны, и Троцким – с другой, именно в 1927 году завершилась сокрушительным поражением последнего[1786].

Хотя в январской речи Троцкий и отдал дань теме “поэт и революция”, он все же стремился тогда изложить не коллективную партийную, а свою личную точку зрения на свершившиеся трагические события и есенинское творчество: “Поэт погиб потому, что был не сроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его <…> Мыслимо ли бросать укор лиричнейшему поэту, которого мы не сумели сохранить для себя <…> Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, – не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом”[1787].

Теперь, после падения авторитета Троцкого, его вполне “частной” реплике о Есенине был придан отчетливо политический оттенок. “Говорят нам: крестьянский поэт переходной эпохи, трагически погибший из-за своей неприспособленности. Не совсем так, милые друзья! Крестьяне бывают разные. Есенинская поэзия, по существу своему, есть мужичок, наполовину превратившийся в “ухаря-купца””. Эти бухаринские слова из его “Злых заметок”[1788], обращенные прежде всего к Троцкому, показывают, в сколь двусмысленном положении оказался в 1927 году сам Николай Бухарин как один из авторов и вдохновителей резолюции ЦК 1925 года. Вопреки ее примиряющему пролетарских и крестьянских писателей пафосу и ради дискредитации взглядов Троцкого на современную литературу, Бухарин в лице Есенина обрушился на “самые отрицательные черты русской деревни и так называемого “национального характера”: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще”” [1789].

Необходимо, конечно, учитывать и зазор, который почти всегда возникал у Бухарина между литературной политикой и политикой большой. В качестве любителя и ценителя поэзии он даже и в “Злых заметках” признавал, что “есенинский стих звучит нередко как серебряный ручей”[1790]. В качестве строителя новой советской литературы он стремился обеспечить смычку различных писательских группировок друг с другом. Но в качестве государственного деятеля Бухарин призывал дать по есенинщине и Есенину “хорошенький залп”[1791], дабы “новой российской буржуазии”[1792] не удавалось влиять “на пролетариат, в особенности на пролетарскую молодежь”[1793].

Подлинные причины резкого охлаждения государства к Есенину, более или менее аккуратно спрятанные в “Злых заметках” Бухарина, были старательно обнажены в статьях рапповцев, группировавшихся вокруг журнала “На литературном посту”. Тринадцатый номер этого журнала за 1927 год открывался редакционной заметкой “Два года резолюции ЦК ВКП(б)”, в которой ее основные положения переворачиваются с ног на голову с почти оруэлловской демагогической изощренностью и афористичностью: “Процесс сплочения есть одновременно процесс отмежевания. С кем-то – означает и против кого-то”[1794]. В этом же номере была помещена большая установочная статья Леопольда Авербаха “Литературные дискуссии текущего года”, прямо возводящая зловредную пропаганду творчества Есенина идеологами новой российской буржуазии к прошлогодней речи Троцкого: “Почему, например, внутриэмигрантствующие ухватились за Есенина после его смерти? – Поэта затравили, эпоха убила, кричали они. Они кликушествовали, довели Есенина до петли, потому что не принимал он и не хотел принимать революции. И наконец, именно поэтому делали они Есенина своим знаменем, рассматривая его как носителя бунта против сегодняшнего дня <…> Знамя реакционерам дал т. Троцкий <…> Свойственный тов. Троцкому и его последователям типа Воронского отказ от классового подхода к литературным явлениям, вся троцкистская оппортунистическая теория в вопросах культуры в статье о Есенине нашли блестящее завершение”[1795].

Впрочем, уже первый номер журнала “На литературном посту” за 1927 год, специально посвященный обличению упадничества, начинался редакционной заметкой, в которой провозглашалось: “Мы живем в условиях обострения классовой борьбы на целом ряде участков идеологического фронта”[1796], а далее следовала резко критическая статья А. Ревякина “Есенин и Есенинщина”[1797].

“Комсомольская правда” также продолжила и еще ужесточила курс на вытеснение Есенина из советской литературы, начатый статьями Сосновского. При этом в расчет совершенно не бралось то обстоятельство, что Сосновский входил в число близких соратников Троцкого и в 1927 году был временно исключен из партии. Как это часто случалось раньше и будет случаться впоследствии, методы поверженного идеологического противника легко брались на вооружение и использовались даже тогда, когда само его имя становилось неудобным для упоминания. “Немало глубокомысленных дьячков от чистого и нечистого искусства считали” год назад “даже намеки на наличие “есенинщины” чуть ли не святотатством, кощунством на светлую память “голубоглазого Сережи”, – 8 апреля 1927 года иронизировал в “Комсомольской правде” критик со знаменательной фамилией Бухарцев. – <…> В последнее время знамя “есенинщины” взяли в свои руки сменовеховские, враждебные нам спецовские и даже меньшевистские элементы <…> Это не упадничество, а растущее классовое самосознание наших врагов. Для них Есенин не герой и идеолог, потому что он никчемен, а средство разложить наши ряды, внести в них панику, неверие”[1798].

Откровенным анахронизмом отзывались в конце 1927 года благодушные рассуждения о Есенине и есенинщине наркома просвещения А. В. Луначарского: “Обыкновенно, когда подходят к Есенину, к его поэзии, прежде всего стараются установить, что он сам хулиган, сам пессимист, сам упадочник. Это до некоторой степени верно, но только до некоторой степени. Это односторонняя и для нас мало выгодная позиция. Мы этим замалчиваем кое-что из того, что нам нужно для борьбы с есенинщиной, ибо, по-моему, одним из самых крупных борцов против есенинщины должен явиться сам Есенин”[1799].

5

Следующие без малого тридцать лет превратились в торжество тех деятелей советского официоза, которые занимали по отношению к Есенину и его литературному наследию вполне “одностороннюю”, жестко непримиримую позицию. Эпиграфами к этому длительному периоду могли бы послужить заглавия двух газетных статей, напечатанных в самом начале 1928 года. Отчет И. Рудого о вечере памяти поэта, прошедшем во втором МХАТе, назывался “Есенинщина справляет тризну”[1800]. Заметка К-на, помещенная в газете военных моряков “Красный Балтийский флот”, была озаглавлена “Хулиганские стихи Есенина мы отмели: Отметем и его пьяно-плаксивую лирику”[1801].