Сергей Есенин. Биография - Олег Лекманов

В-четвертых, написано “До свиданья…” было не кровью, а чернилами: “При внимательном рассмотрении текста этого стихотворения <…> возникает впечатление о написании его фиолетовыми чернилами”[1746].

И наконец, в-пятых, и в-главных: оно и вовсе было написано не Есениным.

“Необходимо провести соответствующие исследования, прежде всего, текста стихотворения, с целью выяснения, чем и когда, кем и кому оно было написано”[1747]. Так сформулировали важнейшую задачу, стоящую перед современной филологической наукой, творцы мифа об убийстве поэта.

Они же и приступили к решению этой задачи, не пренебрегая самыми разнообразными, в том числе и экзотическими, аргументами. Пожалуй, больше остальных отличился Виктор Кузнецов, который, детально изучив рукопись стихотворения “До свиданья, друг мой, до свиданья…”, обнаружил там провокационный намек-указание, подброшенный внимательным потомкам наглыми фальсификаторами: “О том, насколько поверхностна и небрежна экспертиза вызывающей спор элегии, свидетельствует следующий факт: вверху над строчками псевдоавтографа “До свиданья…” нарисована… голова свиньи <…> Уши тонированы вертикально, а морда хрюшки горизонтально – на нечаянную кляксу никак не похоже”[1748].

Впрочем, основной метод Кузнецова заключался в строго научном стилистическом анализе стихотворения: “Канцелярское выражение “Пред-на-зна-чен-но-е расставанье” явно не есенинское, как и ”…без руки и слова” <…> Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину”[1749]. Еще более основательно подошел к делу Федор Морохов, включивший в свою книгу о поэте специальную главу под впечатляющим заглавием “Литературоведческий, алгоритмический, психологопатофизиологический анализ и выводы об убийстве Есенина по идейнополитическим мотивам”[1750]. Какой же тезис выводится из этого анализа?

“Стихотворение написано не в творческом стиле поэта, без художественных образов, это не есенинская лирика, а письмо-алиби, оставленное Эрлихом”[1751].

2

Как итог этой двадцатилетней битвы за Сергея Есенина в 2005 году вышли книга и сериал о поэте, предложенные телеканалом ОРТ и издательством “Амфора” в одном пакете. Здесь все свелось к уже знакомому нам сюжету – убийству Есенина Блюмкиным по приказу Троцкого, которое представлено как очередной этап большого заговора евреев против русского народа.

С особенной прямотой сюжет этот изложен в книге Виталия Безрукова, по которой снят сериал. Автор неслучайно противопоставляет богатырскую половую силу Есенина сексуальной неполноценности еврейских поэтов. “Поэт ты, слов нету, большой, – объясняет Есенин Пастернаку в романе. – А он у тебя, ей-богу, такой маленький… Я слыхал, что вам обрезают, но чтобы так…”[1752]; а Рабиновичу недвусмысленно заявляет: “У тебя в штанах недоразумение”[1753]. По контрасту, сам поэт в постели творит чудеса. “Сереженька, любимый… У меня с тобой всегда, как в первый раз!.. – признается ему Зинаида Райх. – Я даже теряю сознание от наслаждения”[1754]; свою третью жену Айседору Дункан Есенин поражает “неутомимостью”[1755], а Галина Бениславская на собственном опыте убеждается, что “он всегда давал возможность женщине испытать “восторг сладострастья”, сколько ей этого хотелось”[1756]. Несомненно, производительная мощь Есенина-“мужика” должна ассоциироваться с творческим избытком Есенина-поэта – на зависть инородцам, бесплодным духовно и физически.

Увы, они берут числом и коварством. С первых страниц романа великий русский поэт оказывается в плотном кольце евреев. Сначала его бьют советские еврейские поэты Пастернак, Безыменский и Уткин, бьют подло и жестоко, с криками: “Сволочь! Деревня! <…> Вот тебе, хамло!”[1757]; зато и русский поэт не подкачал – чуть не раздавил причинные места Пастернаку. Затем уже американские еврейские поэты связывают Есенина, лупят по щекам, издеваются: “Сволочь! Гад! Русская свинья! Фак ю! Потсен тухас!”, а он им в ответ: “Распинайте! Чего вы ждете, вам не впервой! Распинайте русского поэта!”[1758] По ходу повествования вражеское кольцо вокруг Есенина сжимается все плотнее; за каждым углом, за каждой дверью – агент ЧК; кругом – предатели и провокаторы, продавшие “душу за сребреники”: все эти эренбурги, шнейдеры, рындзюны, эрлихи… А на самом верху новейший Синедрион – Зиновьев, Каменев, Лейба Троцкий-Бронштейн – готовят на закланье рязанского Христа. Неудивительно, что есенинский “черный человек” оказывается тоже евреем; перед смертью Есенин успевает бросить в морду убийцы русскую гармонь – что очень символично.

Сериал, конечно, не столь откровенен; приличия не позволяют завершить его, как в романе, – на такой же пронзительной ноте: “Одолели нас люди заезжие”[1759]. Однако по тому, как с особенным рвением кривляются актеры, играющие в сериале евреев, по тому, как злобно таращатся и бегают у них глаза, а губы складываются в отвратительные улыбки, зрители все же поймут, кто предал Россию и погубил ее гения.

Однако вот парадокс: при более внимательном просмотре сериала в нем начинает угадываться что-то совсем другое, едва ли не противоположное – издевательство над памятью самого Есенина. Действительно, каким он предстает в сериале? “Мне бы хотелось развеять уже существующий шаблонный образ поэта-скандалиста, – твердит на каждом углу исполнитель главной роли Сергей Безруков, – миф, который нам навязывали в советской школе: упаднический, кабацкий поэт, алкоголик, праздный гуляка и хулиган <…> Такое определение великого русского поэта для меня кощунственно и противно”. Он хотел сыграть “русского Гамлета, а не допившегося до белой горячки самородка”[1760]. Спрашивается, зачем тогда “русский Гамлет” является к Блоку с синяком под глазом, зачем жонглирует пирожным на обеде у царицы, с какой стати, улетая в Европу с Айседорой Дункан, бегает на четвереньках по самолету? Тем более что все это не более чем художественный вымысел, вот только на чью мельницу выдумщики льют воду? Герой Безрукова все время пьян, он только и делает, что хватается за женские юбки, по любому поводу нарывается на скандал, лезет в драку, похваляется и сквернословит. Это и есть гамлетизм? Этим мы и должны восхищаться?

Именно “алкоголик” и “праздный гуляка”, да еще в донельзя утрированном, карикатурном виде, навязан народу в сериале “Есенин”. В книге, по крайней мере, ситуацию спасают авторские пояснения. Сколько бы ни буянил поэт, Безруков-отец его всегда оправдает; на помощь будут призваны развернутая метафора и высокий слог: “Есенин читал, а людям казалось, что со сцены надвигается гроза. Как летом, в июле или августе, где-то далеко над полем появилось облачко. Оно на глазах потемнело и уж надвигается тучей, охватившей весь горизонт. Черное небо перечеркивают вспышки молний, но грома еще не слышно. Безотчетный страх охватывает тебя всего перед надвигающейся стихией”[1761]. Безрукову-сыну сложнее: он, может быть, и хочет показать “раздвоенность души русской” и ее стихийные порывы, но на деле лишь мечется в истерике или глупо улыбается. Что же получается? Клевета на любимого в народе поэта.

Так битва за Сергея Есенина оборачивается битвой с Сергеем Есениным. Эта подмена характерна для фанатичного есениноведения в целом. В ход идут запрещенные приемы: призывы есенинцев выкопать из могилы есенинский скелет[1762] чередуются с их же истеричными требованиями предать широкой гласности всю правду о поэте. В ответ Есенинской комиссии приходится публиковать документы, которые тактичнее было бы широко не тиражировать, например, подробный акт о вскрытии его трупа[1763].

Так для своих сиюминутных интересов русские антисемиты без видимых усилий приносят в жертву имя и слово сложного, обаятельного и до сих пор нуждающегося в понимании и сочувствии человека.

3

Отказываясь всерьез обсуждать версию об устранении Есенина по тайному приказу советской верхушки, мы совершенно не склонны отрицать определяющей и направляющей роли советского руководства в формировании его посмертной официальной репутации. Показательно, что чуткий Владимир Маяковский воспринял написание стихов памяти

Есенина как “социальный заказ” “поэтам СССР”. “Заказ исключительный, важный и срочный”[1764].

Памятник Есенину, установленный у входа в Дом-музей поэта в Константинове Скульптор И. Г. Онищенко. 1956

Исполнение этого заказа в “траурном” 1926 году почти всегда было так или иначе связано с резолюцией ЦК РКП(б) “О политике партии в области художественной литературы” от 18 июня 1925 года. В пункте пятом резолюции, напомним, специально подчеркивалось, что “перед партией пролетариата стоит вопрос о том, как ужиться с крестьянством и медленно переработать его; <…> как поставить на службу революции техническую и всякую иную интеллигенцию и идеологически отвоевать ее у буржуазии” [1765]. Пути к решению этого вопроса намечались в девятом и десятом пунктах: “Крестьянские писатели должны встречать дружественный прием и пользоваться нашей безусловной поддержкой. Задача состоит в том, чтобы переводить их растущие кадры на рельсы пролетарской идеологии, отнюдь, однако, не вытравливая из их творчества крестьянских литературно-художественных образов, которые и являются необходимой предпосылкой для влияния на крестьянство <…> Отсеивая антипролетарские элементы (теперь крайне незначительные) <…> партия должна терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам, терпеливо помогая эти неизбежно многочисленные формы изживать в процессе все более тесного товарищеского сотрудничества с культурными силами коммунизма”[1766].