Бородинское поле - Иван Шевцов

И вспомнилось, как недавно на политзанятиях, посвященных годовщине битвы за Москву, капитан спросил, у кого из присутствующих отцы воевали у стен столицы. Шесть человек подняли руки. Капитан попросил этих солдат рассказать по воспоминаниям отцов о боевых эпизодах в сражении за Москву. Ребята рассказывали. А Игорь не смог. Нет, он знал, как через окоп отца прошел фашистский танк - это было его первое боевое крещение. Знал, как отец заменил раненого командира взвода Сухова и с каким упорством и героизмом бойцы под командованием Олега Остапова обороняли лесной островок. Знал он и о том, как в первых числах января сорок второго года рота, которой командовал Остапов, выбивала немцев из сильно укрепленного села, как водил отец своих бойцов в атаки и контратаки. Все это Игорь знал из рассказов отца и хорошо помнил. А вот рассказать теперь своим товарищам не мог. И вовсе не потому, что по своему характеру он был несколько стеснительным. О чем-нибудь ином он мог и умел рассказать красочно и ярко. Но только не о подвигах отца. Потому что это было его, кровное, и принадлежащее только ему, Игорю, как отцовское наследство, - самое сокровенное и дорогое. И этим наследством он не хотел делиться ни с кем. Он не был от природы эгоистом и собственником. Напротив, его щедрость была хорошо известна, с друзьями он охотно делился последним. А вот этим, отцовской славой, не мог, решительно не желал, точно опасался, что от его публичного рассказа сотрутся и померкнут боевые подвиги отца.

Золотая ладья утонула в лесной пучине, отчего звезды стали ярче и тревожнее, и снег казался гуще, темнее, а видимость сузилась до полсотни метров. Вдалеке послышался скрип шагов - звуки были четкими, резкими, - они приближались. Игорь догадался - идет ему смена.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Дождь шел третьи сутки, но уже с утра стрелка барометра качнулась вправо, предвещая улучшение погоды. А вообще-то лето кончилось, и теперь настоящей погоды ждать не приходится, пойдут стылые дожди, а там, гляди, и первые снежинки закружат в сыром воздухе, припорошат сад, и тогда Раймоны покинут свою уютную виллу на берегу озера и переберутся в городской дом, чтоб там прокоротать слякотное время года. Зимой они будут приезжать сюда в хорошую погоду, да и то ненадолго. Оскар Раймон предпочитает зимой жить в городе, где в это время деловая активность различных учреждений, ведомств и организаций принимает наибольший накал, и он, известный банкир, владелец еженедельника и книжного издательства, считает необходимым лично находиться в бурлящем водовороте повседневных событий. Нина Сергеевна города не любила. Его крикливая суета, шум и грохот, сутолока и рекламные высверки, наконец, смрад автомобильных газов казались ей безумством, которое не может выдержать психика нормального человека. И все же зимой волей-неволей ей приходилось жить в городе, потому что там в это время года жил ее муж, Оскар Раймон. Нина Сергеевна любила свою виллу, и не потому, что это была и юридически ее вилла - подарок Оскара, а потому, что здесь ей нравились окрестности: они напоминали пейзаж ее далекой родины - России. Здесь она находила душевный покой и нравственное умиротворение. Даже ненастная погода не могла испортить ровного настроения этой уже немолодой женщины, увенчанной копной седых волос, которые придавали ей целомудренную строгость и величавое достоинство.

Нина Сергеевна придерживалась однажды установленного для себя распорядка. Утром, после сна, тридцать минут плаванье в домашнем бассейне; в хорошую погоду - в озере; в городской квартире бассейн заменяла ванна. Затем легкий завтрак, после часовая прогулка и чтение до обеда. Сейчас она сидела на террасе второго этажа у открытого окна, выходящего в сад, за которым серебрилось зеркало озера. От дома через весь сад к озеру бежала выложенная керамической плиткой, прямая, как струна, оранжевая дорожка. По ней ошалело метались струи дождя, подхлестываемые порывистым ветром. Намокшие хризантемы, нахохлившись, зябко жались друг к дружке. Бутоны роз вздрагивали и ежились, и Нине Сергеевне казалось, что цветам так же холодно, как и людям, - их было жалко.

На террасе становилось свежо - Нина Сергеевна закрыла окно и с газетой, которую она начала просматривать, удалилась в свою комнату, здесь же, на втором этаже, и включила электрическую печь, сделанную из нержавеющей стали.

В доме было семь комнат, три ванны, большая столовая, библиотека, две гостиных, притом одна из гостиных представляла собой зимний сад с субтропическими растениями. Эту гостиную Нина Сергеевна любила в зимнюю пору. Она садилась в "вольтеровское" кресло и читала, а у ног ее, вытянувшись на ковре, дремала огненно-рыжая добродушная шотландская овчарка Рона. Она была, как и ее хозяйка, уже немолода, уравновешенна, философски мудра, понимала, что жизнь ее катится к закату.

Нина Сергеевна сегодня чувствовала легкое недомогание: очевидно, действовала ненастная погода, да и то, что третий день из-за дождя она лишилась привычной прогулки. Расположившись на тахте, она продолжала просматривать газету, владельцем которой был ее муж Оскар Раймон. Газета эта считалась либеральной, независимой, отражающей настроения и взгляды здравомыслящих американцев, реалистов, свободных от устаревших предрассудков, чутких к происходящим в мире неотвратимым переменам. Кое-кто из твердолобых "ястребов" и "берчистов" готов был причислить Раймона к разряду "красных", используя для этого не столько взгляды самого банкира, сколько русское происхождение его супруги, первый муж которой был советским офицером.

Листая страницы своей газеты, Нина Сергеевна без особого интереса прочитала сенсационное сообщение из Парижа о том, что "большой барон" г-н Ротшильд чуть ли не обанкротился, так как его фирма "Никель" понесла большие убытки, и теперь мультимиллионер вынужден продавать часть своего флота, земли, леса и даже бесценную, мебель из своего дворца "Ферьер". Она понимала, что, если даже две такие фирмы, как "Никель", потерпят полный крах, у Ротшильдов останется немало миллионов "на черный день", и продажа уникальной мебели всего-навсего цирковой трюк барона, рассчитанный на газетную рекламу. Нину Сергеевну больше заинтересовала краткая, но язвительная заметка Кита Колинза - издателя и редактора газеты, всегда подписывавшего свои материалы инициалами "К.К.". Нина Сергеевна была знакома с этим бойким журналистом, обладавшим к тому же обширной эрудицией и незаурядными администраторскими способностями. Собственно, это он организовал Раймону и газету и книжное издательство так, что хозяин за недолгий срок сумел нажить на этом деле солидный капитал, не только финансовый, но и политический. Газета имела своего постоянного, твердого читателя как среди финансовых воротил, так и в мире среднего бизнеса, а также пользовалась успехом в кругах интеллигенции.

Заметка К. Колинза называлась "Торговец грудными младенцами оправдан". В ней рассказывалось о том, как в США предприимчивые дельцы занимаются спекуляцией младенцами: покупают их у бедных одиноких матерей и перепродают затем бездетным состоятельным супругам. Один из нью-йорских юристов, некто Стенли Мичелмен, на каждом ребенке зарабатывает 6200 долларов. Работа его состоит в законном оформлении усыновления. Но многие торговцы грудными младенцами, действуют нелегально. В заметке рассказывалось об одном из таких - Уолтере Лебовиче. Он был привлечен к суду по обвинению в продаже грудного младенца за 7 тысяч долларов. Но… бизнес есть бизнес, и суд оправдал Лебовича. Выходя из зала суда, ликующий Лебович восторженно воскликнул: "Нет закона, который мог бы нас остановить! Мы можем делать все, что захотим!" Затем этот же Лебович явился к Киту Колинзу, как издателю, и предложил ему свою книгу под названием "Продавец грудных младенцев", которую он собирается издать.

Наглость Лебовича привела Колинза в крайнее негодование, и под впечатлением встречи с ним он написал гневный памфлет, в котором с присущим его перу сарказмом обвинял и американское общество, и государственные институты. Процитировав восклицание Лебовича: "Мы можем делать все, что захотим!" - Кит Колинз с грустью констатировал: "И делают. Такова сущность нашей свободы, нашей демократии, нашего образа жизни, при котором под сенью закона происходит постыдная, мерзкая купля-продажа людей".

"Молодец, Кит, умница", - мысленно похвалила Нина Сергеевна журналиста.

Потом она внимательно просмотрела все страницы газеты, ища материалы из Вьетнама. Все, что касалось войны во Вьетнаме, будь то в печати или в телевизионных репортажах, Нина Сергеевна воспринимала как свое, кровное, касающееся ее. Ведь там, в этой далекой и многострадальной стране, был ее сын. Но в последнее время газеты мало и очень скупо публиковали материалы из Вьетнама. И вдруг взгляд ее поймал это слово, напечатанное не в заголовке, а в тексте, мелким шрифтом. Это была беседа корреспондента с бывшим конгрессменом Ч. Уэлтнером, который обвинял командующего американскими вооруженными силами в Южном Вьетнаме генерала К. Абрамса в том, что он сознательно позволил пытать южновьетнамцев, подозреваемых в симпатиях к партизанам. Уэлтнер сообщал корреспонденту, что при пытках жителей деревни Тьяньлыу, недалеко от Сайгона, присутствовал в качестве "зрителя" сам генерал Абрамс со свитой старших офицеров.