Хрущев - Уильям Таубман

Предупреждение Маленкова о том, что ядерная война может уничтожить цивилизацию, «поразило товарищей», заявил Хрущев. «Черт знает что за чушь», — добавил Молотов. Более столетия назад Маркс предсказал неизбежную гибель капитализма; а значит, у того, кто видит в ядерном оружии угрозу цивилизации, «на плечах не голова, а противоположная часть тела».

Хрущев обвинил Маленкова и в том, что тот поддерживал бериевский план продажи Восточной Германии. Каганович заявил, что Маленков отстаивает «капитализм, социал-демократию, меньшевизм» и «политическую трусость», и процитировал высказывание о нем Сталина: «Человек может быть физически храбр, но как политик труслив»111.

При Сталине такие обвинения неизбежно привели бы к аресту и ликвидации. Однако времена изменились, и теперь Маленкову разрешили даже остаться в Президиуме, где он лелеял свои обиды и обдумывал планы мести112. Одной из причин сдержанности Хрущева было то, что и сам он был близок к Берии и разделял многие идеи, в пропаганде которых теперь обвинили Маленкова. Другой — то, что следующими целями Хрущева были Молотов и Каганович, и в борьбе с ними Маленков мог еще пригодиться113.

Некоторое время союзу Хрущева и Молотова, казалось, ничто не угрожало. Хрущев продолжал питать к старейшему соратнику Сталина большое уважение. Сразу после смерти Сталина он отстранился от всех внешнеполитических вопросов, предоставив Молотову заниматься ими по своему усмотрению: пока дело не касалось внешней политики, эти двое вполне способны были мирно работать вместе114. Когда Маленкова сместили с поста главы правительства, именно Молотов предложил, чтобы его место занял Хрущев115. Однако еще до того Молотов и Хрущев начали спорить друг с другом как по внутренним, так и по внешним вопросам, и скоро отношения их заметно ухудшились.

«Нет ни единого серьезного вопроса, по которому Молотов не выдвигал бы возражений, — говорил Хрущев на пленуме в июле 1955 года, где их разногласия впервые стали явными. — Почему? Мне кажется, виной тому его полная оторванность от жизни»116. Молотов возражал, когда Хрущев предложил распахать тринадцать миллионов гектаров целины, возражал, когда Хрущев добавил к ним еще два миллиона, и протестовал еще жарче, когда общее число целинных пашен дошло до двадцати восьми — тридцати миллионов гектаров. План Хрущева был не просто «не обдуман», доказывал Молотов, — «это была нелепость. В таком масштабе — авантюра»117. Молотов предлагал вкладывать деньги в развитие уже разработанных земель; однако это, вспоминал Хрущев, требовало «вложения больших денег, увеличения выпуска минеральных удобрений и прочих материальных средств»118. В аргументах обеих сторон была своя правда, хотя Хрущев полагал, что «здесь все ясно и без доказательств». На случай, если у кого остались сомнения, Хрущев заявил на пленуме: предыдущая речь Молотова, мол, явно показала, что «о сельском хозяйстве он практически ничего не знает». За все годы, что он прожил у себя на даче, добавил Хрущев, он «в соседний колхоз ни разу и не заглянул» — в отличие от самого Хрущева119. Сам же Молотов впоследствии говорил, что Хрущев, увлекшись идеей освоения целины, «нашел путь и несется, как саврас без узды!.. Хрущев мне напоминал прасола. Прасола мелкого типа. Человек малокультурный, безусловно. Прасол. Человек, который продает скот»120.

Еще одним яблоком раздора стало жилищное строительство. Архитектурные вкусы Сталина вызвали к жизни появление «сталинских высоток» — громоздких, пышных, перегруженных украшениями небоскребов. «Мы выиграли войну, мир смотрит на нас как на победителей, — вспоминал Хрущев слова Сталина. — Что же будет, если (иностранные гости. — У. Т.), приехав в Москву, не увидят ни одного небоскреба? Будут нелестные для нас сравнения с капиталистическими городами». Хрущев же предпочитал массовое строительство дешевых многоквартирных домов — в пять этажей (чтобы не тратиться на лифты). Когда Молотов на заседании Президиума заговорил о недовольстве народа жилищными условиями, «я, — вспоминает Хрущев, — смотрел на него тогда, как на новорожденного. Он что же — только теперь узнал, что нет жилья и что люди живут в домах-клоповниках?»121.

Кроме того, Хрущев начал вмешиваться в советскую дипломатию, особенно в вопросы отношений с другими коммунистическими странами как на государственном, так и на партийном уровне. В 1954 году он посетил Варшаву и Прагу. Но самым серьезным ударом для Молотова стало предложение Хрущева примириться с югославским лидером Тито. Это предложение Хрущев выдвинул с целью исправить «ошибку» Сталина, но также и для того, чтобы насолить Молотову и подорвать его положение.

В 1948 году, когда Тито (по иронии судьбы, бóльший сталинист, чем сам Сталин) был с позором изгнан из социалистического содружества, одним из архитекторов конфликта стал Молотов. После смерти Сталина он одобрил возобновление дипломатических связей с Югославией — но не более того. Югославия, настаивал он, «не социалистическая страна». Восстановление отношений с Тито поощрит «ревизионизм» в других восточноевропейских странах; чтобы восточный блок не распался, СССР необходимо не умасливать Тито, а демонстрировать силу. Благодаря неустанному повторению, эти сталинистские формулы въелись в мозг и самому Хрущеву. «Мы тогда настолько оторвались от реальности, что сами стали верить в эти глупости»122.

Ах, если бы Хрущев умел так же трезво относиться к другим мифам, которые пропагандировал сам!

В феврале 1954 года Президиум указал Министерству иностранных дел на необходимость улучшения отношений с Югославией. Однако Молотов продолжал говорить о ней как о фашистском государстве. Хрущев предложил образовать комиссию, которая решит, к какому же типу относится общественная система Югославии; в конце концов комиссия объявила, что там имеет место социализм. Это открыло путь к прямым переговорам с Тито. Молотов потребовал, чтобы югославская делегация приехала в Москву; Хрущев возразил, заметив, что «это будет выглядеть так, что Югославия пришла к нам с поклоном» — и его коллеги согласились в конце мая 1955 года отправить в Белград советскую делегацию с ним самим во главе. Молотов в числе делегатов не значился123.

Этот визит действительно помог двум государствам сблизиться124; однако Молотов остался недоволен. Его сопротивление дало Хрущеву долго ожидаемый шанс, и в июле 1955 года на пленуме ЦК он повел на своего коллегу открытую атаку. Поначалу его реплики звучали сдержанно. Однако, когда Молотов заявил, что Хрущев «говорит все, что в голову взбредет», тот выпалил признание, которое Москва отказывалась официально подтвердить и тридцать лет спустя. Поясняя, как внешняя политика Молотова настраивала весь мир против СССР, Хрущев указал на Корею. «Это мы начали корейскую войну, — заявил он. — Об этом всем известно». — «Всем, кроме нашего народа», — резонно возразил Микоян. Эта перепалка была вычеркнута даже из секретной распечатки стенограммы пленума125.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});