Из Тьмы (СИ) - "Добродел"

Видимо «джентльмены удачи» родились под откровенно несчастливой звездой. Выйти на дорожный промысел и на первом же деле нарваться на владельца тейгу, это надо иметь действительно позорную удачу. Хотя тут как посмотреть, ведь попытавшись ограбить массовую убийцу, как минимум входящую в сотню сильнейших людей на континенте, они не только выжили, но и смогли разжиться деньжатами. Что это если не везение?

Однако не будем забегать вперёд.

Десяток появившихся из зарослей мужичков в каких-то лохмотьях вызывал откровенно жалкое впечатление. Давешние невысокие и субтильные дезертиры в сравнении с ними смотрелись откормленными кабанчиками. Те ещё бухенвальдские пончики.* И это в конце лета!

Да… паршивой и злой была жизнь простого имперского землепашца, особенно если ему не повезло жить на земле жадного и тупого лорда.

/ *Анекдот.

Взвешивание заключённых в концлагере. Первый — двадцать пять килограмм. «В газенваген!» — даёт отмашку офицер. Второй — двадцать семь. «В газенваген!» — фашисты утаскивают и его. Через несколько приговорённых к смерти заключённых на весы ступает ещё один. Тридцать пять килограмм. Главный фашист улыбается. «А ты у меня ещё поработаешь… пончик!»/

Неопытность и мешковатость горе-грабителей, что погубила бы их в другой ситуации, в этот раз спасла им жизнь. Лишь из-за отсутствия выраженной агрессии, собственной скуки и любопытства, я решил не убивать оборванцев сразу, а выяснить что они, такие красивые, тут забыли.

— Пацан, слазь с коня, и дуй отседова! — удивительно звучным, задорным голосом сказал самый крупный и представительно выглядящий засадник — заросший грязноватой светлой бородой босой мужик в латаном домотканом рубище.

— А если нет, убьёте, дяденьки? — с ёрнической улыбочкой почти как у Кея, провокационно спрашиваю у главного оборванца.

— Убить не убьём, но к старшим уважение привьём, — почти в стихотворной форме ответил языкастый бородач. Приглядевшись, я понял, что моему собеседнику вряд-ли сильно больше тридцати, хотя на первый взгляд, из-за грязи и общей потрёпанности, можно дать и сорок пять.

— Хих-ха-ха! Ты забавный. Не буду тебя убивать.

Проворчав себе под нос что-то о стукнутых на голову девках, не иначе как по придури, нацепивших штаны и в одиночку раскатывающих по опасным дорогам, бестолковых родителях и недостатке телесных наказаний в детстве, светлобородый повысил голос:

— Дура, мы, мать твою, ослицу, разбойники! Оставь коня и тикай, покуда рожки да ножки от тебя не остались!

— Правда что ли? Из вас разбойники, как из меня тёмная богиня, — продолжил бесить обступивших моего скакуна мужиков.

Десяток разбойников, которые, вместо того чтобы подстрелить жертву из самострелов или приблизившись схватить коня под уздцы и вытащить седока из седла, начали словесные препирательства — тот ещё оксюморон. Но матерились они затейливо, да. Однако, несмотря на тяжёлое положение, мужики не хотели доводить до крови, проявляя редкое для этого жестокого мира благородство.

Действительно редкое. По опыту общения и наблюдения за разным контингентом, я знал, что среди бедных, сволочей ничуть не меньше чем среди богатых. В подавляющем большинстве случаев, встреча одинокой девушки и, скажем, артели лесорубов, закончилась бы для неё групповым изнасилованием и перерезанным горлом. Ну, а чего? Лес — закон, монстр — прокурор, нравы за городом, вне поля зрения власти, были простыми.

По-хорошему, стоило бы уничтожить эту новообразованную банду вне зависимости от их поведения и обстоятельств, толкнувших на кривую дорожку. Да и логично сие. Это не попробовав крови и лёгких денег десяток мужиков мялся, не решаясь на активные действия, но поднабравшись опыта, они бы уже не испытывали таких проблем, насилуя, грабя и убивая, не хуже более матёрых коллег. А если нет, то их бы или зарубила охрана, или вздёрнула стража, или сожрали бродячие монстры. И этот финал практически неизбежен. Век дорожного бандита недолог.

Но во многом, именно осознание того факта, что эти невезучие мужики, которых, судя по виду, сама жизнь выгнала на большую дорогу, уже приговорены судьбой, и заставил не просто их пощадить, но дать шанс. Я ненавидел предопределённость, тем более такую паршивую.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ладно, дяденьки, уговорили! — улыбнувшись закипающим от гнева мужикам, я одним движением выпрыгнул из седла. — Только поясните мне-недалёкой, зачем вас на центральный тракт промышлять понесло? Здесь вам не у соседей яблоки отбирать, тут и выпотрошить могут, совсем мёртвыми станете. Не все же такие добрые, как я.

Неблагодарные мужики, вместо ответа, пригрозили высечь наглую малявку хворостиной и даже попытались благословить затрещиной, наглядно подтвердив тезис о том, что любая дипломатия должна сопровождаться предварительной демонстрацией силы. Десяток аккуратных толчков и пинков, немного КИ и пара срезанных клинком топоров, чудесным образом превратили меня из «пацана» и «наглой малявки» в «госпожу» и «вашу милость».

Дипломатия! Тонкое искусство!

Правда, с удовлетворением любопытства возникли сложности. Посмурневшие и насупившиеся оборванцы растеряли свою общительность и не стремились идти на контакт, по извечной крестьянской традиции прикидываясь косноязычными дураками.

Это только усугубилось после присоединения процессии к каравану. Хмурые мужики, подозревая нехорошее, шагали, словно смертники под конвоем.

Пришлось снова использовать хорошо себя зарекомендовавшие дипломатические навыки. И нет, никто их не бил и даже не угрожал, ну… почти. Зато по моей просьбе каждому оборвышу дали еды: половину хлеба и что-то вроде крупной редиски-дайкона. Поев, неудачливые грабители успокоились и, вроде как, поверили, что их ведут не на казнь. Из рассказа, таки пошедшего на контакт говорливого босого блондина, который составил мне компанию, шагая рядом с конём, удалось узнать довольно занятные вещи.

Оказалось, что в бедах их деревни и ещё парочки соседних виновата… любовь. Именно из-за любви к некой прекрасной леди, местный лордик начал год назад драть с данников своих невеликих владений по три шкуры. Ведь нужно же где-то брать деньги на дорогие подарки? Из тех же соображений был затеян ремонт поместья с облагораживанием прилегающей территории, который также проходил силами привлеченных крестьян, вынужденных пять дней в неделю «за спасибо» горбатиться на стройке, ночью впахивая уже на своей земле. В общем-то, для деревенских подобное пусть и неприятно, но привычно и терпимо, как выразился мой собеседник: «перебедовали б, чего там». Только к вышеперечисленным неприятностям добавилась какая-то растительная болячка, пожар в амбаре с урожаем и визит наёмников, которые намекающе поглаживая оружие, попросили скидку на припасы. Стопроцентную.

Лорд, мужиков, вместе с их проблемами, послал подальше. У него любовь, а тут всякое быдло под руку лезет! Денег нет, но вы держитесь, да. Староста, который попытался воззвать к разуму престарелого ловеласа, попытавшись объяснить, что если деревня передохнет от голода или разбежится кто-куда, то платить долг и аренду станет некому, кроме плетей ничего не добился. В завершение всего, когда самые пробивные деревенские попробовали податься на заработки в город, их там избили и ограбили то ли бандиты, то ли грузчики, конкуренцию которым они пытались составить. Вот и решились мужики, вернувшиеся к голодным семьям побитыми и без денег, на отчаянный шаг.

Что забавно: лорда никто из неудавшейся шайки в своих проблемах не винил. Виновата у них судьба. Впрочем, себя и своих компаньонов обладатель грязно-пшеничной бороды и шевелюры, оправдывал схожим образом. Это не они ошиблись или оступились, это судьба такая или их Тёмный попутал. Будто они не люди со своим разумом и волей, а бездумная игрушка высших сил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Подобный сорт фатализма казался самым отвратительным из всех. Мне нравилось думать, что все мои победы и ошибки принадлежали мне, и винить в них кроме себя некого. Это гораздо приятнее, чем считать себя марионеткой могущественных сущностей. С другой стороны, какое будущей Тёмной Владычице дело до веры и воззрений кучки землепашцев? Пусть хоть Макаронному Монстру или Великой Печеньке молятся.