Решающее лето - Памела Джонсон

— Нет, спасибо, ничего не надо.

— Не стесняйся. Ну так как же, Нао?

— Сейчас принесу.

Она нежно поцеловала мужа, улыбнулась и вышла из комнаты.

Филд проводил ее взглядом, посмотрел на меня так, словно мы с ним только что говорили о Наоми, а затем, печально вздохнув, сказал:

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хотелось бы? Чтобы Хелена была здесь.

Я промолчал.

Филд медленно покачал головой, и глаза его странно блеснули.

— Я знаю, ты не переносишь, когда я говорю о ней.

— Да. Мне это неприятно.

— Что ж, я тебя понимаю. Но, черт побери, что я такого сделал? Почему я не имел права жениться на Наоми? Ведь Хелена была старуха, и вообще между нами ничего не было.

— Если ты хочешь знать, в чем твоя вина, я скажу тебе.

— Скажи, — ответил он тихо и как-то торжественно-печально. — Я хочу, чтобы ты объяснил мне. Ты ведь знаешь, я сам иногда не в состоянии разобраться, я пытаюсь, но не всегда получается!

— Ты сам должен был сказать ей, что женишься на Наоми, а не делать это тайком от нее. Я думаю, ты хорошо знал, как ей будет неприятно, что ты скрыл это от нее.

— Но ведь все случилось так неожиданно. Я имею в виду тетушку Нао. Ведь только когда она умерла, мы с Нао смогли обвенчаться.

— Ты знал все заранее, — сказал я. — Это было решено еще до того, как ты уехал из Лондона.

Филд встал. На столе стояла ваза с букетом роз, лепестки были словно из белой лайковой кожи. Джонни рассеянно поправил цветы.

— Ну хорошо, знал. Я действительно тогда смалодушничал. Я убеждал себя, что Хелена не может ни на что претендовать, разве что на мою благодарность. И я всегда был и буду ей благодарен. — Он умолк. — Но надо и меня понять. Я думал, что смогу смириться с тем, что меня считают трусом, обманщиком, человеком неблагодарным и дурно воспитанным и еще бог знает кем. А теперь я не желаю с этим мириться. Сейчас я виновен в преступлении, которое действительно совершил. Но я хотел бы реабилитировать себя хотя бы в другом.

— В чем же?

— В том, что касается моих отношений с Хеленой.

Я посмотрел на него. Его профиль, нечеткий и юный от приглушенного света лампы, напомнил мне романтических рыцарей с картин Берн-Джонса. Но я знал, какие мысли копошатся сейчас в этой голове, зреют и просятся на язык, ускоряя бег крови в жилах.

— Мне нелегко было с ней, — сказал он.

— Но зато удобно и уютно.

— Как домашней кошке, ты это хочешь сказать?

— А хотя бы и так. Если тебе было плохо, зачем же ты оставался?

— Потому, что она этого хотела. Потому, что я был привязан к ней и боялся ее обидеть.

— И все-таки обидел.

— Да, возможно. Но, как я уже сказал, мне тоже было нелегко. Есть вещи, которых ты просто не знаешь.

— Я ничего больше не хочу знать, — прервал его я.

— Это несправедливо, — тихо промолвил Филд, внимательно разглядывая розы в вазе. — Чертовски несправедливо. Нельзя обвинять, не выслушав человека.

— Я не собираюсь тебя обвинять. Я просто не хочу говорить с тобой о Хелене.

— Но зато я хочу. Я…

В эту минуту вошла Наоми с подносом, и Джонни подвинул ей столик, стоявший у камина.

— Спасибо, дорогая. О, ты не забыла и аспирин. Клод, чашечку чаю? Ты действительно не хочешь? А ты, Нао?

— Нет, я буду плохо спать, — сказала Наоми.

Присев на корточки около низенького столика, он налил себе чаю, раскрошил в ложке две таблетки аспирина, залил их чаем и, поморщившись, проглотил.

— Фу, гадость! Вечно застревают в горле. Мы с Клодом сейчас вспоминали Хелену, Нао.

Наоми снисходительно улыбнулась.

— Да? Что-нибудь забавное?

Я почувствовал раздражение — для Наоми Хелена была всего лишь шутихой, вдохновительницей всяких небылиц и анекдотов.

— Не совсем, — ответил Филд. — Мне кажется, молоко прокисло.

— Не может быть. Оно из холодильника.

— Попробуй сама.

Наоми попробовала молоко.

— Свежее не бывает.

— Значит, это со мной что-то неладное творится. Мне сегодня все кажется каким-то не таким.

— Я помню, — воскликнула Наоми и неожиданно засмеялась, — как Хелена однажды сказала мне, что умывается снятым молоком, чтобы чувствовать себя римской императрицей.

— Если на то пошло, то она и была римской императрицей, — воскликнул Филд. — У нее было платье алого цвета…

— О, да, да! Ты называл ее Помпеей. Помните, Клод? Она действительно была в нем похожа на знатную римлянку.

— Мне пора домой, — сказал я.

Филд вскочил.

— Ты не возражаешь, если я провожу тебя? Мне надо проветриться.

На это трудно было возразить.

— Мы увидимся с вами до… до?.. — Наоми мучительно покраснела.

— Не думаю. Я на днях уезжаю на север Англии.

— Навестите нас, если сможете. Пожалуйста. — Она протянула мне руку. — Благодарю вас, Клод. Джонни, ты надолго?

— Минут на двадцать, не больше, дорогая. Ложись, не жди меня.

— Да, я, пожалуй, лягу. Я так устала. Сама даже не знаю отчего.

Филд шагал со мной рядом по пустынному тротуару. Деревья от падавшего на них лунного света казались салатно-зелеными, горбилась, уходя вдаль, сверкающая мостовая. Вдоль нее через определенные интервалы светились фонари ремонтных бригад, и ближайший из них напоминал огромную алую грушу с янтарной сердцевиной.

— Думаю, мы больше уже не увидимся, — промолвил Филд. — И разумеется, больше не будет случая поговорить.

— Кто знает?

— Ты не захочешь. Вот почему я намерен сказать тебе все сейчас. Свернем? Тебе в эту сторону?

Я вспомнил вечер, когда я вот так же шел с Джонни Филдом, еле сдерживая душивший меня гнев. Это было после того, как я случайно услышал его слова, сказанные в баре какой-то девчонке: он похвастался, что в него влюбилась старуха. Это было первое предательство Джонни.

Казалось, он угадал мои мысли.

— Похоже на тот вечер, да?

— Какой вечер?

— Вечер в пивной, когда ты услышал, что я сказал одной дурехе.

— Это было давно, — ответил я, почувствовав безмерную усталость и желание поскорее добраться до постели и лечь.

— Тогда я не оправдывался. Да и глупо было оправдываться, хотя я мог бы. Ведь не все, что я говорил тогда, было неправдой.

— Что ты хочешь сказать?

Он медленно вышагивал рядом, как всегда, слегка подпрыгивая и глядя себе под ноги.

— Я уже тогда понял, что Хелена слишком серьезно относится ко мне. Вернее, я почувствовал это.

— Для Хелены ты был сыном, вернее, чем-то вроде любимой игрушки, котенка или собачонки, — сказал я с явным намерением задеть его.

Он резко повернулся ко мне.