Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

В том году ранее лето было необычайно знойным, в окрестностях Флоренции сохли и горели виноградники, будто гибельные торфяники, земля растрескалась, как черепаший панцирь, иссякли колодцы и водопитательные каналы, с жалобном ревом и мычанием падал скот, а люди сражались даже за жалкое подобие тени.

Передавали, что в одной церкви в Вальдимарине прихожане, не слушая увещеваний священнослужителей, опрокинули крещальную купель, полную освященной воды и слизывали влагу с плит, стоя на четвереньках.

Воды реки Арно, как в последние времена, стали горьки и вязки, осклизли от болотной плесени, тот, кто осмеливался утолить жажду из реки, заболевал мучительной, почти всегда смертельной хворью.

Совет Двенадцати Добрых мужей устал от признаков недовольства и ропота народа, а тем временем мессер Козимо лежал больной в своем доме на Виа Ларга и никто не верил в его исцеление.

Известный флорентийский патриций, мессер Ринальдо Альбицци, сын Мазо Альбицци, банкира, в ту пору вступил в права наследования, и, имея весомый голос в Синьории, засчет горлопанства, краснобайства и туго набитой мошны, стал понемногу склонять Добрых Мужей на свою сторону.

Род Альбицци издревле считался знатным и задиристым, они презирали всех, кто по их мнению происходил из "черного народа" и исподтишка ненавидели флорентийскую свободу, считая ее блажью плебеев и бастардов.

Мессер Ринальдо, где подкупом, где угрозой, где лаской, где таской, покорил Синьорию, и многие стали открыто повторять за ним:

— Медичи одной ногой в гробу, а лучше быть головой живой ящерицы, чем хвостом мертвого льва.

Мессер Ринальдо, думая, что победа уже в руках его, разослал тайные послания шести десяткам горожан из числа нобилей.

Так случилось, что в одну из душных безлунных ночей к незапертым вратам церкви Сан-Стефано, расположенной Старого Моста, стали подъезжать люди с затененными лицами и воровскими потайными фонарями в руках. Копыта их коней и мулов были надежно обернуты войлоком, чтобы цокот подков по каменным плитам мостовой не выдавал ночных всадников. Расторопные немые слуги принимали у господ поводья ездовых животных и уводили их в запущенный сад за мостом, гости привествовали друг друга молчаливыми кивками и торопились юркнуть в церковные двери, как пасюки в подпольный лаз.

Были здесь и сукноделы Цеха Калимала, работники которых красят и тончат чужеземные сукна, были здесь шерстяники цеха Лана, под началом Микеле деи Барди, отца покойной Контессины, были менялы из гильдии Камбио, были шелкоделы из Цеха Ворот Святой Марии, которые получили название по месту расположения. Были так же богатейшие врачи, именитые судьи и нотарии, короче — все издавна приписанные к arti maggiori, то есть к Старшим Цехам Флоренции.

Пятью Средними Цехами и девятью Младшими мессер Ринальдо дельи Альбицци пренебрег, он считал ниже своего достоинства общаться с какими-то кожевниками, хлебопеками и оружейниками.

Помимо прочих, Ринальдо дельи Альбицци сделал своими сторонниками архиепископа Тосканского Бертольдо из рода Строцци и юного каноника церкви Санта-Репарата фра Таддео, с ними был также римский кардинал Джулиано Орсини, в светской одежде.

Сам мессер Ринальдо приветствовал собравшихся, которые заполонили все скамьи храма и жестоко страдали от ночной жары.

Сначала архиепископ Тосканский отчитал часочки краткой неурочной мессы и все собравшиеся склоняли колена и молились об успехе замысла.

Многие, не исключая архиепископа, дивились превосходному полурельефу, называемому так же среди скульпторов на новый лад «барельефом», изображающему Святого Себастьяна, уязвленного языческими стрелами.

Барельеф находился в заалтарной части Храма, слева от Распятия.

Он изображал юношу в пору полного цветения, который стоял, просто глядя на молящихся в позе не мученика, но отдыхающего в противовесной позе энтазиса элладского атлета, его совершенной формы руки, прикрученные за пясти к палаческому столбу, изгибались безбольно и не мучительно, но плавно, будто в потайном танце, а бедро и подреберье от душки до плечевого сустава ощетинились оперением стрел, раны запечатаны были кровяными сгустками.

Молодое лицо было округлым, мягким и нежным по складу, локоны были волнистыми и кудрявыми, исполнены с известной мягкостью, послушны замыслу скульптора и ремеслу литейщика, которые придали им особое изящество и пышность. Вся фигура тщательно выявлена была из тьмы литья и ночной церковной мглы зыбким светом фонарей заговорщиков и Господних разновысоких свечей, от жары над огнями дрожали раскаленные воздушные тени, придававшие туловищу фигуры род внетелесной жизни, тайного жара изваянных мускулов и складок, гладкость и блеск изваянию придал, верно, триполитанский гипс и пучки пшеничной соломы с крошками пемзы, которыми ваятели лощат поверхности изваяний для того, чтобы они приобрели для нашего взора вид наипрекраснейший.

Барельеф исполнен был столь могучими и сдержанными телесными соками, что переливы мускулов, выпуклостей и вогнутостей так и манили к поцелую, а грустная улыбка, с которой, согласно легендам, умирали эллинские воины навеки замкнула безмолвием излуку губ Себастьяна.

Прежде никто этого изображения в церкви не видел, но каноник церкви Сан-Стефано заверил архиепископа, что это изваяние установлено всего два дня назад по велению влиятельного донатора.

Из-за жары и колеблющегося морока и трепета лампадных и факельных огней многим находящимся в церкви стало чудиться, что волосы Святого Себастьяна шевелятся на душном сквозняке, сомкнутые веки трепещут, а полудевическая полуотроческая грудь вздымается волнообразно, будто из глубин предначального сна мироздания, когда не явился еще тварный мир и Господь еще не увидел, что это хорошо. Люди шептали:

— Глядите, живет! Живет! Сам святой Себастьян, покровитель храмового притвора, зримо присутствует среди нас и дает нам ободряющие знаки, наши молитвы услышаны. Он сопричастник наш, помолимся.

Но мессер Ринальдо дельи Альбицци, который не доверял никогда и никому, весьма наслышанный о движущихся куклах и вычурных полых статуях праздничного механика маэстро Альберто и подобных ему мастеров, подобрался к барельефу и, сопя, обшарил и обнюхал тело Себастьяна, как кухарки на рынке с подозрением щупают убоину, он даже простукал перстнем колени, голени и податливое чрево изваяния — не скрывается ли за неведомым изображением соглядатай — но барельеф послушно отозвался долгим и печальным гулом литья тщательной отделки, на прикосновения перстня лишь раз отозвавшись странным резким звуком, похожим на атакующий клич ловчего сокола.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});