Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

Герман снова надел пенсне. Глаза его уменьшились, стали пронзительнее. Они смотрели куда-то вдаль. На его толстых губах появилось выражение горечи.

— Дядя, я буду с вами полностью откровенен: я обязательно должен ехать…

— Почему обязательно? От тебя этого требует общественность?

— Я член партии. У нас есть партийная дисциплина.

— А что тебе сделают, если ты не поедешь? Соли на хвост насыплют?

— Это не так просто. У меня здесь еще нет гражданства. У меня есть только первичные бумаги. Когда я приехал сюда, то вынужден был поклясться, что я не левый…

— То есть собственные товарищи на тебя донесут?

— Когда член партии нарушает партийную дисциплину, он становится врагом.

— Ну а если они на тебя донесут, так что с того? Тебя не депортируют. Куда тебя депортируют? В Польшу?

— Речь не об этом.

— А о чем?

— Нельзя состоять столько лет в партии, а потом вдруг дезертировать. Это и моя вера. Я был в Испании и ни за что не выбрался бы оттуда живым, если бы не партия. Должность свою я тоже получил от партии. Я уезжаю сейчас не навсегда, а на короткое время, самое большое — на год. Однако беда в том, что я не смогу снова въехать в США, если выеду без официального разрешения. Получить же такое разрешение нелегко, а я бы не хотел потерять право на получение американского гражданства…

— К чему быть гражданином государства эксплуататоров и фашистов? Если вся справедливость сосредоточена в стране Сталина, почему бы не остаться там, в этом красном раю?

— Дядя, не будьте так саркастичны. Можно видеть все недостатки государства и все же привыкнуть к ним.

— Чего конкретно ты хочешь?

— Я хочу жениться на Сильвии. Может быть, вы ее помните? Она была у вас на пасхальном седере.

— Я прекрасно ее помню. А в чем дело? Она тоже едет к Сталину?

— Нет, она остается здесь.

— Тогда зачем жениться и оставлять ее соломенной вдовой? Я не хочу сказать ни про кого ничего дурного, но сейчас не прежние времена. Когда-то молодой человек женился и на годы уезжал учиться в ешиву или, более того, становился постоянным обитателем двора ребе. При этом он не сомневался, что жена останется ему верна. В нынешние же времена…

Борис Маковер замолчал. Герман как-то зло улыбнулся:

— Это не проблема.

— В чем же проблема? И чего ты хочешь от меня? Чтобы я провел церемонию религиозного бракосочетания? Или чтобы я сопроводил тебя к хуле?

Герман опустил голову:

— Если уж жениться, то вы мой ближайший родственник.

— Ты хочешь жениться по закону Моисея и Израиля?

— Ее мать этого хочет. Нас самих это не волнует…

Борис Маковер надолго задумался.

— Я не могу понять смысла всего этого. Разве что ты хочешь гарантировать себе, что тебя пустят обратно в Америку.

— Это может помочь.

— Это так. Однако прежде они должны тебя выпустить. А они — как фараон. Не хотят выпускать евреев. А в Гемаре сказано: «Несмотря на то что еврей согрешил, он остается евреем»…[320] Ты, конечно, целиком отвергаешь еврейство, но для Сталина и для прочих антисемитов ты еврей. Я как раз сегодня прочитал статью о том, что там обрушивают на евреев беды и несчастья.

— Где вы это прочитали? Что с ними там делают?

— Что с ними только не делают! Их бьют даже в поездах. Все еще хуже, чем было прежде. Их увольняют с работы. Все больше и больше евреев ссылают в Сибирь.

— И вы этому верите?

— Да, верю. А почему мне не верить? Нечестивцы творят свои нечестивые дела. Еврейские коммунисты сами ужасные нечестивцы. Они доносят друг на друга. Ты можешь быть самым преданным коммунистом, но придет твой же товарищ и заявит, что ты — троцкист. Не успеешь оглянуться, как тебя потащат в тюрьму. Кто за тебя заступится? Америка? Там сидят в тюрьмах сотни американцев, англичан и граждан других стран Запада. Советы никого не боятся. Сейчас, выиграв войну, они плюют на весь мир.

— Дядя, у вас абсолютно ошибочные представления.

— Дай Бог, чтобы ты был прав. Ты глупец, но мне тебя жалко. Пока ты здесь, ты свободный человек, но как только ты окажешься в их руках, ты — раб. Пусть у них будет столько болячек, сколько невинных людей они замучили и убили. Человеческая жизнь стоит для них меньше, чем грязь под их ногтями. Они поубивали своих собственных генералов и вождей. Как его там звали? Бухарина и всех прочих. Они сотрясали весь мир. Вдруг про них придумали, что они шпионы. Такой, как ты, для них меньше мухи. Тебя, не дай Бог, там убьют, и ни один петух не кукарекнет. Ты же знаешь, что я говорю правду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Нет, дядя Борух. Если бы я считал, что вы говорите правду, мне незачем было бы жить…

— Ну что я могу с тобой поделать? Когда ты хочешь жениться?

— На этой неделе.

— Когда ты уезжаешь?

— Это вопрос нескольких дней.

— Ну, если ты хочешь покончить жизнь самоубийством, то кончай. Тогда возьми с собой хотя бы жену. Может быть, она будет тебе передачи в тюрьму носить…

Герман закусил губу:

— Она обязана остаться здесь.

* * *

Доктор Марголин сказал Борису Маковеру, что едет купить журнал, однако это не было правдой. «Знай он правду, не стал бы со мной целоваться, — говорил сам себе доктор Марголин, сидя за рулем. — Он бы мне в лицо плюнул. И был бы прав, абсолютно прав…» Подумав об этом, доктор Марголин оторвал одну руку от руля и вытер рукавом лоб, как будто Борис Маковер действительно плюнул ему в лицо. Вслух доктор Марголин сказал:

— Я не человек…

А произошло вот что: Лиза, его бывшая жена, ушедшая от него в тысяча девятьсот тридцать восьмом году к нацисту, приехала в Америку. Она привезла с собой их дочку Митци, семнадцатилетнюю девушку. Нацист погиб на русском фронте в бою под Белгородом в августе сорок третьего года. Доктор Марголин помог Лизе и Митци приехать сюда. Ему пришлось пережить тяжелый внутренний конфликт. Он не спал ночами. В те недели, когда доктор Марголин боролся с собой, решая, посылать им вызов в Америку или нет, он даже употреблял опиум. Однако в итоге сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он сам бы не поверил, что способен на такое. Если бы ему рассказали, что нечто подобное сделал какой-то другой человек, он решил бы, что тот мерзавец, нелюдь, гнусный тип. Доктор Марголин тосковал по Митци, которая была его плотью и кровью. Лизу он тоже не мог забыть. Она писала ему письма, полные мольбы, любви, тоски. Судя по этим письмам, к этому шагу ее подталкивали родители, которые были тогда еще живы. Сам Ганс (тот нацист) якобы угрожал Лизе, что если она откажется с ним жить, то доктора Марголина отправят в Дахау. Лиза клялась в своих письмах, что никогда не любила этого Ганса, что он был ей противен. За неполный год, который она жила с ним, пока его не отправили на фронт, у нее не было ни одного счастливого дня. Их дочь Митци, которая была тогда еще ребенком, ненавидела его, она никогда не переставала говорить о своем папе. В школе, куда отправили девочку, узнали, что ее отец — еврей, поэтому Лизе пришлось поклясться, что настоящим отцом девочки был ариец, Ганс. «Какая страшная, какая ужасная ложь!» — писала по этому поводу Лиза.

Не только Лиза писала доктору Марголину длинные письма, но и Митци буквально засыпала отца письмами. В качестве подтверждения того, что она не забывала его в течение всех прошедших лет, Митци переслала отцу по почте те открытки, которые он когда-то посылал ей, когда она была на летней даче, рисунки, которые он для нее рисовал, фотографии, на которых он стоял рядом с ней. Все это должно было послужить свидетельством того, что она, его дочь, никогда не забывала своего отца и сохранила все эти вещи, которые напоминали о нем. Так адвокат готовится к защите, используя каждое обстоятельство, способное смягчить наказание или опровергнуть выдвинутые обвинения. Таким образом, Лиза и Митци постоянно поставляли Соломону Марголину материалы и документы, которые должны были доказать их привязанность к нему. Однако доктор Марголин знал то, что он знал, и помнил то, что он помнил. А бесстрастные, сухие факты состояли в том, что Лиза ушла от него, чтобы жить с гитлеровцем, а Митци посещала школу, в которой ее учили, что евреи — хуже клопов и клещей, и распевали «Хорста Весселя».[321] Если бы тот нацист Ганс не погиб на Восточном фронте и если бы Гитлер был жив и здоров, то он, Соломон Марголин, никогда бы не получил никаких весточек ни от Лизы, ни от Митци. И еще кое-что: он сам был близок к тому, чтобы застрять в Европе и быть сожженным или задушенным газами где-нибудь в Майданеке или в Треблинке. В течение какого-то время Лиза и Митци даже не знали, что он жив…