Террор - Дэн Симмонс

«Пожар», – подумал Гудсер. Он давно знал, что больше всего моряки боятся пожара – больше, чем боятся утонуть, замерзнуть или потеряться в открытом море, – и сейчас понял почему. Едкий дым заполз в ноздри.

Бежать некуда. Снаружи стоит стоградусный мороз и бушует метель. Если корабль сгорит, они все погибнут.

– Главный трап, – выдохнул Фицджеймс.

Он вскочил на ноги, схватил фонарь и бегом пустился в сторону кормы. Дево последовал за ним.

Гудсер пополз на четвереньках по полузамерзшей жиже, с трудом поднялся на ноги, упал, снова пополз, а потом опять встал и побежал следом за удаляющимися огнями фонарей.

По средней палубе прокатился протяжный рев. Раздался треск мушкетных выстрелов, грохнул ружейный залп.

Гудсер хотел остановиться возле угольного бункера, чтобы проверить, жив ли обладатель руки, но, когда он добежал дотуда, там было темно хоть глаз выколи. Он побежал дальше, наталкиваясь на стенки узкого коридора то одним, то другим плечом.

Огни фонарей уже поднимались к средней палубе. Клубы дыма валили из люка вниз.

Гудсер стал взбираться по трапу, получил по лицу башмаком капитана или старшего помощника (он не знал, кто находится перед ним), а потом оказался на средней палубе.

Он не мог дышать. Он ничего не видел. Вокруг него плясали тусклые огни фонарей, но густой дым поглощал лучи света.

Гудсер испытывал острое желание отыскать трап, ведущий в жилую палубу, и вскарабкаться по нему, потом подняться дальше, на свежий воздух, но справа от него – ближе к носу судна – кричали люди, и поэтому он упал на четвереньки. Здесь можно было дышать. Еле-еле. Он увидел оранжевый свет в носовой части, слишком яркий для фонарей.

Гудсер пополз вперед, нашел коридор по левому борту, слева от мучной кладовой, и пополз дальше. Впереди, где-то в дыму, люди забивали огонь одеялами. Одеяла загорались.

– Организуйте подачу воды по цепочке! – прокричал Фицджеймс из-за дымовой завесы впереди. – Передавайте сюда ведра с водой!

– Воды нет, капитан! – провопил голос столь возбужденный, что Гудсер не узнал его.

– Давайте ведра с мочой! – Голос капитана прорезался сквозь дым и шум подобием клинка.

– Моча в них замерзла! – прокричал голос, который Гудсер узнал. Джон Салливан, грот-марсовый старшина.

– Тогда давайте снег! – прокричал Фицджеймс. – Салливан, Синклер, Реддингтон, Сили, Покок, Джитер – выстройте людей цепочкой от верхней палубы до средней. Набирайте полные ведра снега. Засыпайте снегом огонь… – Фицджеймс поперхнулся и сильно закашлялся.

Гудсер поднялся на ноги. Дым яростно вихрился вокруг него, словно кто-то распахнул настежь окно или дверь, потом на секунду расступился, и врач увидел, что творится в пятнадцати – двадцати футах впереди, возле кладовых плотника и боцмана – ясно увидел языки пламени, лижущие переборки, – но в следующий миг видимость сократилась до двух футов. Все кашляли, и Гудсер присоединился к ним.

На него налетели мужчины, несущиеся к трапу, и Гудсер прижался спиной к переборке, задаваясь вопросом, не следует ли ему подняться на жилую палубу. Здесь от него не было пользы.

Он вспомнил голую руку, переброшенную через порог угольного бункера в трюме. При мысли о том, чтобы снова спуститься в трюм, врача замутило.

«Но чудовище здесь, на средней палубе».

Словно в подтверждение этой мысли, совсем рядом, в десяти футах от врача, разом выстрелили четыре или пять мушкетов. Залп прозвучал оглушительно. Гудсер зажал ладонями уши и упал на колени, вспомнив, как объяснял матросам «Террора», что цинготный больной может умереть от одного только звука выстрела. Он знал, что у него появились первые симптомы цинги.

– Отставить пальбу! – рявкнул Фицджеймс. – Прекратить! Здесь люди!

– Но, капитан… – раздался голос, в котором Гудсер узнал голос капрала Александра Пирсона, самого старшего по званию среди четырех оставшихся морских пехотинцев на «Эребусе».

– Прекратить, я сказал!

Теперь Гудсер видел силуэты лейтенанта Левеконта и морских пехотинцев на фоне огня. Левеконт стоял, а морские пехотинцы, опустившись на одно колено, перезаряжали мушкеты, словно находились в гуще сражения. Врачу показалось, что стенки корпуса, переборки, шпангоут, разбросанные упаковочные клети и коробки в носовой части палубы – все охвачено пламенем. Матросы забивали огонь одеялами и кусками парусины. Искры разлетались в разные стороны.

Из огня навстречу морским пехотинцам и матросам, шатаясь, вышел человек.

– Прекратить пальбу! – проорал Фицджеймс.

– Прекратить пальбу! – эхом повторил Левеконт. Горящий человек упал на руки Фицджеймсу.

– Мистер Гудсер! – крикнул капитан.

Джон Даунинг, интендант, прекратил сражаться с огнем в коридоре и принялся забивать языки пламени, пляшущие на дымящейся одежде раненого.

Гудсер бросился к Фицджеймсу и подхватил тяжело оседающего на пол мужчину. Правая сторона лица у него почти полностью отсутствовала – не сожженная огнем, а сорванная когтями, с болтающимися лохмотьями кожи и выпавшим из глазницы глазным яблоком, – и по груди справа тянулись параллельные следы когтей, продравших многочисленные слои одежды и глубоко пропоровших тело. Жилет был насквозь пропитан кровью. Правая рука у мужчины отсутствовала.

Гудсер осознал, что это Генри Фостер Коллинз, второй лоцман, которого Фицджеймс ранее послал в носовую часть средней палубы вместе с Брауном и Данном, боцманом и помощником конопатчика, чтобы задраить передний люк.

– Мне нужна помощь, чтобы отвести его в операционную, – выдохнул Гудсер.

Коллинз был крупным мужчиной, даже без руки, и теперь наконец ноги подкосились под ним. Врач умудрялся удерживать раненого в вертикальном положении только потому, что прижимал его спиной к переборке мучной кладовой.

– Даунинг! – крикнул Фицджеймс, обращаясь к высокому интенданту, который сбивал пламя горящим одеялом.

Даунинг отшвырнул одеяло в сторону и подбежал к ним. Не задавая лишних вопросов, интендант перекинул оставшуюся руку Коллинза через свое плечо и сказал:

– После вас, мистер Гудсер.

Гудсер начал подниматься по трапу, но дюжина мужчин с ведрами пыталась спуститься навстречу.

– Дорогу! – проревел Гудсер. – Раненый поднимается.

Мужчины, толкаясь, отступили обратно наверх.

Пока Даунинг тащил вверх по почти вертикальному трапу Коллинза, теперь лишившегося чувств, Гудсер окинул взором палубу, где все они жили. Матросы застыли на месте и уставились на него. Врач осознал, что он сам, должно быть, походит на раненого: его руки, лицо и одежда были в крови после столкновения с пиллерсом, а также покрыты копотью.

– В лазарет, – скомандовал Гудсер, когда Даунинг подхватил на руки обожженного и покалеченного мужчину.

Интенданту пришлось развернуться боком, чтобы пронести Коллинза по узкому коридору. Позади Гудсера две дюжины мужчин, выстроившись цепочкой, передавали вниз по трапу ведра со снегом, а остальные сыпали снег на дымящиеся, шипящие доски палубного настила вокруг плиты и носового люка в кубрике. Если огонь перекинется на жилую палубу, понимал Гудсер, корабль погибнет.

Генри Ллойд вышел навстречу из лазарета, с бледным лицом и вытаращенными глазами.

– Мои инструменты приготовлены? – резко просил Гудсер.

– Да, сэр.

– Хирургическая пила?

– Да.

– Хорошо.

Даунинг положил бесчувственное тело Коллинза на операционный стол посреди лазарета.

– Спасибо, мистер Даунинг, – сказал Гудсер. – Будьте любезны, возьмите одного-двух матросов и помогите остальным больным перебраться в пустующие каюты, на любые свободные койки.

– Есть, доктор.

– Ллойд, отыщите мистера Уолла и скажите коку и его помощникам, что нам требуется столько горячей воды, сколько они в силах разогреть на плите для нас. Но сначала выкрутите до упора фитили в масляных лампах. Потом возвращайтесь сюда. Мне понадобятся ваши руки и фонарь.

Весь следующий час доктор Гарри Д. С. Гудсер был так занят, что, если бы лазарет загорелся, он не заметил бы пожара, а лишь обрадовался бы дополнительному источнику света.

Он раздел Коллинза по пояс – на холоде от открытых ран пошел пар – и вылил на них первую кастрюлю горячей воды, чтобы промыть по возможности лучше – не для дезинфекции, а с целью посмотреть, насколько они глубоки. Решив, что сами раны от когтей не представляют непосредственной угрозы для жизни, врач занялся плечами, шеей и лицом второго лоцмана.

Правая рука была оторвана ровно – словно отсечена ножом огромной гильотины. Привыкший иметь дело с безобразными увечьями и ужасными рваными ранами, полученными в результате различных несчастных случаев на корабле, Гудсер рассматривал плечо Коллинза с чувством сродни восхищению, если не благоговейному трепету.