Оно - Стивен Кинг

— Мо-огу я в-вам ко-ое-что ра-ассказать? — спросил Билл.

Все посмотрели на него. «Пошути, Ричи! — мысленно взмолился Эдди. — Пошути, скажи что-нибудь эдакое, отвлеки его, мне без разницы как, просто заставь замолчать. Что бы он ни собирался сказать, я не хочу этого слышать, я не хочу никаких перемен, я не хочу пугаться».

А в голове у него мрачный хриплый голос прошептал: «Я сделаю это за десятик». Эдди содрогнулся, попытался заглушить этот голос, но внезапно в голове возник образ: тот дом на Нейболт-стрит, лужайка, заросшая сорняками, огромные подсолнухи, покачивающие головками в неухоженном саду с одной стороны дома.

— Конечно, Большой Билл, — откликнулся Ричи. — О чем речь?

Билл открыл рот (озабоченности у Эдди прибавилось), закрыл (к облегчению Эдди), снова открыл (облегчение как ветром сдуло).

— Е-если в-вы, па-а-арни, за-а-асмеетесь, я ни-икогда н-не бу-уду с ва-ами д-дружить, — начал Билл. — Э-это ка-акой-то б-бред, но клянусь, я ни-ичего не вы-ыдумываю. Все де-ействительно т-так и б-было.

— Мы не будем смеяться, — ответил Бен и обвел взглядом остальных. — Не будем?

Стэн покачал головой. Ричи — тоже.

Эдди хотелось сказать: «Да, мы будем, Билли, мы просто обхохочемся и скажем тебе, что ты несешь чушь, так почему бы тебе не замолчать прямо сейчас?» Но, естественно, ничего такого он сказать не мог. Это же, в конце концов, был Большой Билл. Поэтому он печально покачал головой. Нет, он не будет смеяться. Никогда в жизни он не испытывал меньшего желания посмеяться.

Они сидели над плотиной, которую построили, следуя указаниям Бена, переводя взгляды с лица Билла на расширяющуюся заводь у плотины, на расширяющееся болото за ней и снова на лицо Билла, молча слушая его рассказ о том, что случилось, когда вчера он открыл фотоальбом Джорджа — как Джордж на школьной фотографии повернул голову и подмигнул ему, как из альбома полилась кровь, когда он швырнул его через комнату. Рассказ занял много времени, дался Биллу с огромным трудом, и, когда подходил к концу, лицо мальчика раскраснелось и блестело от пота. Эдди не помнил, чтобы Билл так сильно заикался.

Наконец, произнеся последнее слово, Билл оглядел своих слушателей вызывающе и испуганно. На серьезных, без тени улыбки, лицах Бена, Ричи и Стэна Эдди увидел одно и то же: благоговейный страх и никакого сомнения. И тут у Эдди возникло желание — желание вскочить и закричать: «Что за идиотская выдумка! Ты же не можешь верить в эту идиотскую выдумку, правда, а если веришь сам, не думаешь, что в нее поверим мы, так? Школьные фотографии не подмигивают! Альбомы не могут кровоточить! Ты рехнулся, Большой Билл!»

Но, наверное, получилось бы у него не очень, потому что и на его серьезном, без тени улыбки лице, отражался и благоговейный страх, и отсутствие сомнений в правдивости истории Билла. Он не мог этого видеть, но чувствовал, что так оно и есть.

«Вернись, малыш, — прошептал грубый голос. — Я отсосу тебе забесплатно. Вернись!»

«Нет, — мысленно простонал Эдди. — Пожалуйста, уйди, я не хочу об этом думать».

«Вернись, малыш».

И тут Эдди увидел еще кое-что — не на лице Ричи, нет, но точно на лицах Стэна и Бена. Он знал, что видит на этих лицах; знал, потому что то же самое читалось и на его лице.

Узнавание.

«Я отсосу тебе забесплатно».

Дом 29 по Нейболт-стрит находился рядом с грузовым двором железнодорожной станции. Старый дом, с заколоченными окнами, ушедшим в землю передним крыльцом, лужайкой, превратившейся в поле сорняков. В высокой траве лежал ржавый перевернутый трехколесный велосипед, с торчащим под углом колесом.

Но слева от крыльца на лужайке оставалось лысое пятно, трава не загораживала красный кирпичный фундамент, и в нем темнели грязные окна подвала. В одном из таких окон шесть недель назад Эдди Каспбрэк впервые увидел лицо того прокаженного.

6

По субботам, когда Эдди не находил, с кем ему поиграть, он часто ездил к грузовому двору. Без какой-то конкретной причины: просто ему там нравилось.

Он выезжал на велосипеде на Уитчем-стрит, потом срезал угол, ехал на северо-запад вдоль шоссе 2, с того места, где шоссе пересекалось с Уитчем. На углу шоссе 2 и Нейболт-стрит стояла Церковная школа — не бросающееся в глаза, но аккуратное обшитое деревом здание с большим крестом на крыше и словами «ПУСТИТЕ ДЕТЕЙ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ»,[127] написанными над дверью большими, в два фута, золочеными буквами. Иногда по субботам Эдди слышал доносившиеся изнутри музыку и пение. Музыку церковную, но тот, кто сидел за пианино, играл скорее в манере Джерри Ли Льюиса,[128] а не обычного церковного пианиста. И пение не казалось Эдди очень уж набожным, хотя хор частенько усердно выводил «прекрасный Сион», «омытый кровью Агнца», «Иисус нам лучший друг». По разумению Эдди, люди, которые пели в этом доме, слишком уж хорошо проводили время, чтобы пение это считалось церковным. Но ему нравилось их слушать, как нравилось слушать Джерри Ли Льюиса, наяривающего «Все трясется и ревет». Иногда он на какое-то время останавливался на другой стороне улицы, прислонив велосипед к дереву, и притворялся, будто читает, сидя на траве, а на самом деле вслушивался в музыку.

По другим субботам в Церковной школе царила тишина, и Эдди ехал к грузовому двору без остановки, до конца Нейболт-стрит, которая упиралась в пустующую автомобильную стоянку, где сквозь трещины в асфальте прорастала трава. Там он прислонял велосипед к деревянной изгороди и смотрел на проходящие мимо поезда. По субботам их хватало. Мать говорила Эдди, что довольно-таки давно он мог бы сесть на пассажирский поезд на станции Нейболт-стрит, но пассажирские поезда перестали ходить еще во времена корейской войны. «Поезд, идущий на север, довозил тебя до Браунсвилла, — рассказывала она, — а уж от Браунсвилла на другом поезде ты мог поехать через Канаду до самого Тихого океана. Поезд, идущий на юг, довозил тебя до Портленда и дальше, до Бостона. И с Саут-Стейшн перед тобой открывалась вся страна. Но пассажирских поездов больше нет, как нет и трамваев. Кому нужны поезда, если ты можешь вскочить в “форд” и ехать на нем. Возможно, тебе и не придется на них ездить».

Но тяжелые, длинные товарняки по-прежнему проходили через Дерри. Они направлялись на юг, груженые древесиной, бумагой, картофелем, и на север, с промышленными товарами для тех городов Мэна, которые люди иногда называли Большими Северами: Бангор, Миллинокет, Макиас, Прески-Айленд, Холтон. Эдди больше всего нравилось смотреть на платформы, которые везли на север автомобили: сверкающие «форды» и «шеви». «Когда-нибудь я куплю такой же, — обещал он себе. — Такой же или даже лучше. Может, даже “кадиллак”!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});