Новый Белкин (сборник) - Наталья Иванова

А чего стоит слалом между холмами, когда машина скользит змейкой, лопасти рубят воздух у самых склонов, стригут траву и гонят вверх камни. Пока вертолет петляет по распадкам, его можно только услышать, но и звук обманчив, – холмы размножают его, скрывая истинное направление, и если случится встреча, у вертолета будет первый ход и лишний темп. Такие встречи в этих лабиринтах бывали не раз: из-за поворота прямо в лоб выскакивали люди с оружием, уже встревоженные нарастающим со всех сторон шумом винтов, – выскакивали и столбенели перед ревущим, бликующим стеклами чудовищем, которое неслось на них на высоте их роста, – и так, столбами, не пытаясь поднять оружие, валились ничком, чтобы не получить прямой удар в голову резиновым кулаком шасси, чтобы не быть размазанными по голубому днищу, как воробьи. Они валились, а борттехник уже стрелял, зная, что иначе пули вопьются в беззащитный тыл машины, и последствия слепоудачного попадания в одно из сухожилий вертолета будут ужасны в безманевренной тесноте холмов (самое легкое: кабина, хрупко и слизисто чмокнув, как брошенное в стену яйцо, с лету врезается в не успевший отпрыгнуть бугор). Интеллигентская привычка не бить в морду первым сошла на нет сразу же после первого удивления – «ну ни хрена себе, мы же не трогали тебя, урод!»

Кстати, о местных жителях. Люди здесь смуглы, красивы и воинственны. Время ползет песчаным барханом, и скучающие племена, чтобы хоть как-то разнообразить свое бытие, иногда нападают друг на друга. Они рады, когда к ним приходит большая война – как большая вода, – это желанный гость в стране вечного покоя. Здесь проявляется весь спектр их души – от гостеприимного радушия до вероломства и фанатичного зверства, от бескорыстного самопожертвования до алчности и продажного предательства. Их дети большеглазы, сообразительны, подвижны. Они попрошайничают, гримасничают и воруют. Они бегают по бескрайним маковым полям, собирая на штаны пыльный дурман (проносясь над ними, грозим пальцами), они скатывают его в грязные шарики и продают их нашим солдатам.

К детям постарше не рекомендуется поворачиваться спиной. Но и в этой возрастной категории есть свои прелести. Девчонки в больших кишлаках не закрывают лиц и красят ноготки на пальчиках рук и ног красным. За ними хочется идти долго, глядя на их косички, острые плечи, на их платья, расписанные Климтом, на прозрачные, стрекозиного крыла шаровары, на их пыльные пятки. Они могут завести такого, как я, куда угодно. И обычно я иду на поводу – в камуфляже с закатанными рукавами, с автоматом на плече, с пистолетом в нагрудном кармане, чувствуя своими ребрами чугунные ребрышки гранаты, – иду, ободряемый ее вертлявостью, ее крупнозубой улыбкой из-за плеча, – иду, прекрасно зная, что меня аккуратно и хитро ведут, ловят глупого губастого гунна на чудного живца, на воображаемого смуглого горячего гольца (слышишь это гу-гу-гу, это ого-го-го?! – так проявляются перебои с кровоснабжением). Тем не менее, несмотря на все мои знания и подозрения, хочется отбросить прочь наши племенные распри и воскликнуть, доставая из-за пазухи жемчуга и кораллы: о, моя юная туземка, сестра Суламиты, оставь же свои кровожадные планы, веди меня в прохладные покои, я очень богат, я дам тебе все, что ты пожелаешь, в моих клыках накопилось столько сладкого яда – как у давно не доенной кобры, – так дай мне вкусить от зеленой грозди твоей, дай отравить тебя невиданной нежностью...

Но сегодня у тебя нет повода идти у нее на поводу. Это всего лишь авторские воспоминания. О чем же думает борттехник, глядя на ствол пулемета, рассекающий горячий воздух пустыни?

3

Этот незаконный праздник длится уже месяц, урывками. «Явки, пароли, чужие дачи...» – стучит по клавишам автор, мечтательно улыбаясь, – нет, это же надо умудриться так залететь в абсолютно свободной и жадной до любви зоне № 302! Он до сих пор недоумевает.

«Какая дикая, животная красота! – писал борттехник в дневнике сразу после первого посещения столовой. – Ни одно стадо, ни одна стая не откажется выбрать ее в свои королевы, и они будут любить ее, обожать ее и повиноваться ей – даже самые гордые и свирепые; они будут ходить за ней, ловя ее взгляды и подставляя свои тела под ее пинки, и могучие лапы будут подгибаться от истомы; они будут ползать перед ней на брюхе и лизать эти ноги – наперебой, наперегрыз, напередуш, – задыхаясь и скуля от счастья. Но мы же с тобой не такие. Мы очень гордые! Мы будем глазеть на нее ежедневно и надеяться на счастливый случай, пока не истечет срок нашего пребывания на этой земле (плюнь через плечо, имеется в виду данная страна)».

Официантка из летной столовой была красива. Нет, скорее великолепна. А может быть, зверски хороша. Впрочем, это мнение борттехника разделяли далеко не все. Зеленые глаза, большие губы, небрежная челка, «конский хвост», узкое, гибкое загорелое тело, маленькая грудь, которую туго обтягивала майка, открывающая смуглый плоский живот, – все это конечно не могло не возбуждать завтракающих, обедающих и ужинающих. Но далеко не все восхищались в открытую. Очень многие при упоминании прекрасной разносчицы блюд корчили гадкие рожи. Может быть, вызывающе маленькая грудь была камнем преткновения для любителей пышных форм, но существовала еще одна причина настороженного отношения большинства летного состава. Красавица была холодна к проявляемым знакам внимания. Однажды, когда майор Г. протянул ласковую руку к загорелому бедру наливающей чай женщины, она равнодушно сказала:

– Убери руку, а не то сейчас кипятком лысину сполосну. – И слегка качнула в сторону майорского лица большим чайником.

Борттехник боялся официантку. Вернее, он боялся, что она может сказать ему грубое слово, и поэтому старался общаться с ней вежливо, используя минимальный набор слов. Заходя утром в столовую, говорил «доброе утро» – и она отвечала тем же. На его «спасибо» следовало очень доброжелательное «пожалуйста» или «на здоровье». И этого лейтенанту хватало, чтобы надеяться, – она относится к нему не так, как к другим.

Ее усталую презрительность некоторые объясняли тем, что по слухам, она прибыла в ДРА из Одессы. Якобы там она была завсекцией большого универмага, потерпела большую недостачу, и поэтому была вынуждена бежать сюда, на «дикий юг». Некоторые же предполагали, что официантка страдает от неудовлетворенности личной жизнью.

– У, стерва недодолбанная, – говорили эти некоторые, когда, с грохотом швырнув тарелки на стол, она удалялась, покачивая бедрами. Особенно бесновался лейтенант С.

– Да что же это такое! – кипятился он. – Как можно мотать нервы боевым летчикам, которые выполняют ответственную работу? Мы должны идти в бой со спокойной душой. А тут навинтят в столовой – аж колотит всего! Нет, пора жаловаться командиру на хамство отдельных официанток!

Однажды, когда она с надменно поднятой головой несла поднос мимо столика, за которым сидел лейтенант С., он громко сказал:

– Товарищ официантка, подайте, пожалуйста, чайник!

Не поворачивая головы, она сказала:

– Возьмите на соседнем столе.

– А я хочу, чтобы вы мне подали! – повысил голос лейтенант С. – Это ваша обязанность!

Официантка взяла полный чайник и с силой опустила его на стол. Горячий чай плеснул из носика на колени лейтенанта.

– А-а-а! – закричал лейтенант и вскочил, опрокинув стул. – Что же ты, стерва, делаешь, а? Это ты специально!

И тут официантка, наклонившись через стол и глядя в глаза лейтенанта, тихо, но отчетливо сказала:

– Да пошел ты на... козел!

– Что-о? – зашелся от ярости лейтенант. – Товарищ командир! Товарищ командир!

Командир эскадрильи, сидевший за командирским столом вместе с начальником штаба, замкомэской и замполитом, устало вздохнул:

– Ну что вы, лейтенант, все время визжите? Что опять случилось?

– Она меня матом послала, товарищ подполковник!

– А что вы от меня хотите? Чтобы я вашу честь защитил? Не могу, – развел руками командир. – Ну, вызовите ее на дуэль, что ли...

Три существа нравились борттехнику в замкнутом мире войны – хмурая презрительная официантка, пес Угрюмый и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за официанткой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила – но борттехнику эта странная пара казалась героями древнего мифа – богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости – самкой), служившим борттехнику верой и правдой. «Она очень красива, – писал борттехник в одном из писем. – Ее полет нежен, от ее изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателей собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка – нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)... А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина – с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем – воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны».