Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

генерал-адъютанта Ганецкого: время прибытия – 3 ¾ часа пополудни и время выбытия – 4 часа пополудни. Генерал, не часто жаловавший в равелин, побеспокоил на этот раз свою персону. Так и чудятся в коридоре властные, начальственные шаги генерала, который спешил собственными глазами убедиться в смерти человека, в течение стольких лет приводившего в смятение и смущение начальнические сердца, посмотреть еще не остывший труп своего врага…

Дальше был совершен обряд погребения Нечаева по своеобразному ритуалу, принятому в Алексеевском равелине. С этим своеобразным церемониалом следует познакомиться. Один за другим совершались следующие обряды. Смотритель равелина в тот же день, 21 ноября, представил по команде коменданту рапорт о смерти Нечаева и спрашивал предписания о том, как поступить с хранящимися при равелине собственными вещами покойного.

Комендант о смерти Нечаева, «пользовавшегося более месяца врачебной помощью от цинги», донес 21 же ноября рапортом царю (№ 489) и министру внутренних дел (№ 490). А к директору департамента полиции комендант в тот же день (№ 491) обратился со следующим запросом: «Имею честь просить распоряжения о принятии тела умершего Нечаева из крепости для предания земле на одном из кладбищ, присовокупляя, что, для устранения огласки о существовании в Алексеевском равелине преступников, я приказал тело умершего перенести сего числа ночью, при совершенной тайне, в один из арестантских казематов Екатерининской куртины, откуда оно и может быть принято командированными за ним лицами. Причем прошу уведомить меня о том, кому должно быть сдано тело умершего, так равно и о том, следует ли, ввиду той тайны, при которой был заключен названный преступник, пояснять фамилию умершего при сдаче тела».

В этот же день генерал Ганецкий получил от Плеве уведомление на свой запрос: «Для принятия из крепости и похорон тела умершего известного государственного преступника в 1 ч. ночи в крепость прибудет пристав 1-го участка Петербургской части Панкратьев; при этом долгом считаю присовокупить, что фамилия умершего должна быть сохранена в тайне».

На свободной странице письма Плеве сохранилась следующая расписка: «Тело умершего в 1 час ночи из Петропавловской крепости для доставления на Преображенскую станцию Николаевской железной дороги принял пристав Панкратьев. 21 ноября 1882 года. При приеме тела находился секретарь управления Денежкин. При приеме тела находился майор Лесник».

Пристав Панкратьев, майор Лесник и секретарь Денежкин проводили к могиле смертные останки известного арестанта.

После Нечаева остались вещи. Их должны были уничтожить. Для этого существовал определенный церемониал. Препровождая 13 декабря (№ 517) опись вещам директору департамента полиции, комендант спрашивал: «Предположив означенные вещи, как не представляющие особой ценности и пришедшие от времени в негодность, по бывшим при подобных случаях примерам, уничтожить сожжением, а предварительно окончательного по сему распоряжения, имею честь просить Ваше Превосходительство уведомить меня о Вашем по означенному предмету заключении».

В.К. Плеве совершенно секретно 16 декабря уведомляет «милостивого государя Ивана Степановича Ганецкого, что к уничтожению сожжением оставшихся после смерти известного арестанта (№ 1) вещей, поименованных в возвращаемой описи, с его стороны препятствий не встречается». Комендант 21 декабря отдал смотрителю равелина предписание «уничтожить вещи сожжением в присутствии двух жандармских унтер-офицеров и составленный о том акт, за общими подписями участвующих при сожжении, представить ему».

27 декабря Соколов представил при рапорте и следующий акт:

«Вследствие предписания от 21 декабря 1882 года за № 524, Его Высокопревосходительство, господин комендант приказать изволил: все вещи, оставшиеся в Алексеевском равелине после смерти арестанта, содержавшегося в № 1, уничтожить сожжением. 24 декабря сего 1882 года, в присутствии смотрителя Алексеевского равелина и унтер-офицеров Игнатия Прокофьева и Федора Блинова, сожжены нижеследующие вещи: армяк серый – 1, штаны – 1, шапка – 1, полушубок дубленый – 1, пальто летнее драповое – 1, пиджак летний – 1, рубашка теплая фланелевая – 1, подштанники – 1, галстух статский –1, шляпа котелком – 1, рукавицы замшевые с теплыми варегами – 1 пара, шерстяные чулки – 1 пара, полусапожки – 1 пара и платок – 1. Присовокупляю, что еще оказались очки с футляром, которые были разбиты и брошены в печь; о чем свидетельствуем своими подписями…»

Тут конец житию Сергея Геннадиевича Нечаева.

31

Можно подвести итоги режиму графа Д.А. Толстого, П.В. Оржевского, В.К. Плеве и И.С. Ганецкого, освященному Александром III и проведенному штабс-капитаном Соколовым. Оставляем в стороне Л.Ф. Мирского, у которого была своя судьба, и С.Г. Нечаева, погибшего в камере № 1 21 ноября 1882 года. Группа из пятнадцати человек! Из них в июле – сентябре 1883 года умерло четверо: Клеточников, Баранников, Тетерка, Ланганс – и в 1884 году двое: А. Михайлов и Колодкевич. Сошло с ума двое: Игнатий Иванов и Арончик. Получили начало душевного расстройства, развившегося впоследствии, трое: Исаев, Щедрин и Поливанов. И только Морозов, Тригони, Фроленко и Попов прошли через Алексеевский равелин и Шлиссельбургскую крепость. Итого на 15 человек – умерших 6, сошедших с ума 2 и тронувшихся в уме 2 – Исаев и Щедрин – 66,6 % убыли, и это за 2 года 4 месяца заключения!

Вторая группа заключенных в равелине, перевезенная сюда в ночь на 29 апреля 1884 года, с закрытием равелина была перемещена в Шлиссельбургскую тюрьму. Их было семь: Богданович, Буцевич, Геллис, Грачевский, Златопольский, Минаков и Мышкин. Их ждала такая судьба: Минаков и Мышкин были расстреляны в Шлиссельбургской тюрьме, Грачевский там же кончил с собой самосожжением, а остальные там же умерли: в 1885 году – Буцевич, Златопольский, в 1886 году – Геллис и в 1888 году – Богданович.

32

А Мирский, неведомо ни для кого из своих соседей по заключению, погибавших от режима, содержался по-прежнему «на исключительных условиях» от других арестантов, т. е. получал улучшенную пищу и пользовался правом чтения книг. Но и исключительные условия не спасли его от цинги. Начальство вспомнило об услугах Мирского, и 23 июня 1883 года последовало высочайшее соизволение на отправление Леона Мирского для дальнейшего отбывания наказания в Сибирь, на каторгу. В ночь на 26 июня Мирский был переведен в Трубецкой бастион, а 15 июля он был сдан под расписку жандармскому капитану для доставления в Дом предварительного заключения. За время с 1866 года это был первый случай, когда заключенный был куда-то перевезен из стен равелина. Заточенные или здесь умирали, или же отсюда переводились в больницу для умалишенных. Только эти два исхода и были.

Мирский не знал о том, что его переводят на каторгу в Сибирь, и, прибыв в Трубецкой бастион, сейчас же обратился с почтительно-фамильярным письмом к Его Высокопревосходительству господину коменданту. «Мне, к сожалению, не сказали, надолго ли я переведен из равелина. Если мое пребывание в бастионе продлится более или менее долго, то я прошу Ваше Высокопревосходительство приказать выдать мне новый