Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

19_____

Покупал разные разности. Скучно до смерти; к чему все это? Заходил звать Ивановых, их не было дома. Сапунов приехал оживленный и любезный, говорит, что не видел С<ергея> Ю<рьевича>, и Володя не знает. Решительно какие-то Удольфские тайны{508}. Был Блок, Ремизов, Бакст, Нувель, маленькие студенты. Я был не в духе, кажется, неприятно, не знаю, не было ли скучно. Ремизов читал своего «Черта». Гофман принес «Ярь». Бакст был обычно бестолков{509}. Я как-то затупел. Конечно, было бы нетрудно узнать его адрес через Лену, но мне кажется это неделикатным. Хватит ли мне терпения, но люблю его я все больше и больше. Друзья читают «Крылья».

20_____

Холодно, ясно, читал «Ярь», скучаю, от Рябушинского приглашение на обед «Золотого руна» 21 декабря{510}. Письмо из «Весов»? Был у Сомова по делу типографии, вместе брали билеты на «Балаганчик». В типографии не в порядке. В внешнем виде хлопот забывал пустоту души. Ясные звезды, холодно. Где-то Судейкин? Он не знает неужели, какое мучение мне доставляет; меня очень успокаивают беседы с Бакстом, Сомов же меня сердит и расстраивает, стараясь возбудить [ревность] гордость и недоверие. Вечер хочу провести дома и вообще никуда не ходить. Какая тоска! Юша прислал «Ундину» Гофмана. На Петербург за глаза было бы довольно одного сомовского экземпляра. Городецкий прислал «Ярь» мне и Сереже. Болтали с Сережей, пел итальянцев, написал стихи; впечатление долгого зимнего дня дома. Не плохо; на праздник приезжают арзамасские барышни. Как бы хотел поехать в Москву, и чтобы Судейкин был там, и чтобы он мною не так пренебрегал. Впрочем, нужно приучаться к его манерам и к мысли, что я для него ничего не значу. Читал новеллы Банделло, лег спать не рано. Написал письмо в Москву с просьбой на конверте вскрыть его кому <бы> то ни было в доме С<ергея> Ю<рьевича> и передать или переслать ему письмо.

21_____

Ясно, довольно холодно. Разбужен письмом из театра, зовут на оркестровую пробу в 12 ч., конечно, не поспею. Ездил на почту, возвратившись, нашел печку топящейся; какой-то печальный покой от мороза, печки, близких праздников, опустошенной души повеял на меня, напомнив Нижний. Не знаю, что будет. После обеда пошел к Ивановым, не застав, спустился к Волошиным, где сидела какая-то престарелая народоволка, сюсюкающая и жантильничающая[224]. У Ивановых были Верховский, Троцкий, Городецкий. Вячеслав Ив<анович> заставил меня сделать, по-моему, бестактность [заставив], убедивши <подписать> поздравительную телеграмму «Руну», причем подписались, кроме меня, Сережа, Юраша и Городецкий. Страшно нехорошо вышло. Поехал в театр на репетицию, был Блок, Сапунов; в театре были милы, музыка издали и в скрипках звучит лучше: далекая, приятная и доступная. Идет «Балаганчик» хорошо. Не знаю, не водит ли меня Сапунов за нос, уверяя, что не имеет сведений о Судейкине. Когда я уезжал, Ник<олая> Ник<олаевича> уже не было, так что я прямо поехал домой. Сережа еще не спал. Потолковав немного, закусив, я прошел к себе и сейчас же лег спать. Прислали «Весы» и книги. В объявлении помещены «Крылья» и музыка. Везде участниками С<ергей> Ю<рьевич> [Феофилактов] и я.

22_____

Дома репетиция ребят. Не выходил, брал ванну. Письмо от Курсинского, не весьма приятное по тону. «Руно» в 1907 году будет высылаться. Фельетон Волошина обо мне{511}. После обеда поехал с Сережей к Сапунову, которого не было дома, была приятная мягкая погода, приятно было так далеко ехать; Каратыгины спали; к ним пришли Вад<им> Никандрович и Лидия Никандровна, были какие-то надутые и кислые. Юраша вчера просидел у Вяч<еслава> Ив<ановича> до 8 ч. утра и в Москву сегодня не поехал. Мужчины поехали к «современникам», мы к Вилькиной. У тех была Полоцкая, Изабелла Венгерова была уже в дорожной сумке[225], уезжая в Вену. Вилькина обижена, что Волошин не собирается писать о ней фельетона, что Городецкий не прислал ей «Яри» и т. д. Было не плохо. Торопились домой, думая застать Сомова, который не приехал. Приехавши, семейно ужинали, потом писал в столовой. Решительно не понимаю, как ко мне относится Сергей Юрьевич, я же вижу, конечно, что вот, живу и без него, но без него — значит вообще без любви, без радости, как ходячий мертвец, как «воскресший Лазарь», говоря словами Волошина{512}. Не знаю, как просуществую, никуда не хочется. В театр не поехал, была ли репетиция — не знаю.

23_____

Я больше не могу, я больше не могу: я везде вижу ясно до безумия его лицо, его фигуру, слышу его голос; я не могу ездить на извозчиках, я чувствую его руку под своим локтем. Я никогда не был в таком ясновиденьи и я не возбужден в то же время. Я не могу быть на одном месте, я мечусь как угорелый, и нет покоя, нет конца виденью. Что мне делать? любовь, как ты наказываешь верных тебе! Ездил на почту, в Гостиный двор, по телефону узнал, что репетиция в 2 часа; поскакал; видел часть «Антония» и «Балаганчик» уже в костюмах. Актрисы после спектакля 30<-го> звали к себе. Музыка нравится. После обеда изнывал. Сапунов телефонировал, что не будет. Пришел Ступинский, нашел у ребят ангину; приехавший неожиданно зять, кажется, с увлечением ухватился за эту идею. Поехал к Нувель; я не могу, я чуть не соскочил с извозчика. В<альтер> Ф<едорович> был дома и, кажется, рад; мило беседовали. Я не могу; поехал домой, Сережа еще не спал, был с Пястом у Мосоловых, которые находят «Любовь этого лета» безграмотною. Какие ослы! Говорили, что я — самый модный теперь. Не все ли равно? к чему это все теперь? За что мне такая мука?

24_____

Приехали арзамасские девицы; Прок<опий> Ст<епанович> просил приготовить на днях долг; послал срочную телеграмму с оплаченным срочным же ответом к Судейкиным, умоляя о немедленном ответе; до ночи ничего — это прямо не имеет имени; значит, он там. Ходили в Гостиный двор, <растерялись?>, возвращались вдвоем с Сережей, зайдя к Андрееву{513}. После обеда болела голова, дома клеили украшения на елку. Пошел к Волошиным, не сиделось, туда пришел Иванов, было страшно грустно; я серьезно думал, если не получу известий, броситься из окна. Волошины говорили о загробной жизни, читали стихи Марг<ариты> Вас<ильевны>, между прочим, подражание мне. Где-то почти до ссоры, до крика спорили о моей наружности. Я не получил приглашения на vernissage. Были очень душевны. Зайдя за Сережей, поехали к Сологубу{514}. Там был Иванов, Бакст, Нувель, Гофман, Городецкий, было уютно; я был очень грустен, я влюблен, как никогда, как кошка. Сологуб читал рассказ, читали стихи Пушкина, Вяч<еслав> Ив<анович> публично объяснялся с Годиным, что он — автор статей, вне всякого сомнения{515}. Вышел № «Самоцвета», я помещен сотрудником; вроде «Весов» второго разряда{516}. Ехали назад гуськом — Городецкий, Гофман, Иванов, Бакст, я, Сережа. Дома телеграмм не было. Я могу прямо убиться с тоски. Что он? как он ко мне относится?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});