Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды - Семен Бабаевский

Вошла Ниловна.

— Батя, и вы, мамо, скажите, что обо мне говорят в Усть-Невинской? Вы живете в станице, и вам все слышно.

— Все тебя, Сережа, хвалят, — сказала Ниловна. — Куда я ни пойду, а бабы мне и говорят: «Счастливая мать, вот какой у тебя славный сынок». Повстречалась я с бабкой Никифоровной, а она и говорит…

— Ниловна, — перебил Тимофей Ильич, — не вмешивайся в наш разговор.

— Да я только поясню.

— И без тебя поясню. — Тимофей Ильич обратился к Сергею. — Ежели ты хочешь знать правду, то я скажу: в обиде на тебя станичники.

— За что?

— За то самое, что идешь ты против своей станицы. Ты чего зубы скалишь? Я тебе без смеха говорю. То ты подсоблял нашим людям, план помог составить, лесу добился. Тогда ты Федора Лукича поругивал — такой-сякой, не так действует. А теперь сам управляешь районом, а скажи, чем ты лучше Федора Лукича? Лес в станице позабрал. Станцию хотели себе построить, так ты ее всем станицам передал, Савву обидел. Куда годится такое дело?

— Не мог я, батя, поступить иначе.

— Почему ж не мог? Ты ж районная власть, и ежели захотел бы, то смог бы.

— Тимофей, и чего ты к нему прицепился? — упрекнула Ниловна. — Нет того чтобы поговорить по-семейному.

— Ты вот беспокоишься, — продолжал Тимофей Ильич, — как бы людям угодить, в мечтах высоко подымаешься, хочешь весь свет обнять, а того не видишь, что зараз самое главное для тебя — своей станице подсобить. Сам же взбудоражил людей, разные планы составлял, на всю Кубань прогремел. А теперь что ж получается? Усть-Невинскую ты ставишь в ряд с другими?

— Эх, батя! Не в том для меня радость, чтобы видеть успехи одной Усть-Невинской.

— А в чем же?

— Хочется мне, батя, заглянуть в наш завтрашний день и увидеть там не только Усть-Невинскую, а всю Кубань, все станицы — от Преградной и Сторожевой до Темрюка. А завтрашний наш день, батя, — это техника, машины, электричество. И скажу вам, что не так трудно построить гидростанцию или приобрести машины, — государство у нас щедрое, поможет, — а трудно приобщить к технике людей. К этому их надо готовить. Если мы введем механизацию, то и люди наши должны стать иными, и добиться этого не так-то просто. Вот что меня беспокоит!

— Беспокойся и об этом, — сказал отец, — но свою ж станицу ты более других должон любить!

— Я ее и люблю, — ответил Сергей. — И оттого, что я ее люблю больше, чем другие станицы, я и взял лес у устьневинцев и этим возвысил в глазах всего района своих одностаничников. Поэтому и станцию мы начали строить для всего района. Поймите, батя, — нельзя вводить электрификацию в одной станице, тут надо идти всем фронтом!

— Ну, бог с тобой, — сказал Тимофей Ильич. — Делай как знаешь, тебе виднее.

Уже было поздно, когда Сергей, вволю наговорившись с отцом, разделся и лег на диван. Под ним мягко вдавились пружины, и Сергей одобрительно подумал о покупке, сделанной его другом. Он закрыл глаза и хотел уснуть, но почувствовал на своем плече теплую руку. Не открывая глаз, он уже знал, что это подошла к нему мать.

— Сережа, а ты не печалься, — шептала Ниловна. — Поверь матери: никто о тебе и плохого слова не говорил. Батько на тебя дюже гневается, что ты до дому не приезжаешь, вот он в сердцах такое и сказал.

Сергей встал, усадил мать на диван, обнял, — ему всегда, еще с детских лет, приятно было посидеть с ней, послушать, как она говорит своим тихим голосом. Совсем крохотная старушка, с седой маленькой головкой в чепце, она напоминала Сергею уже засыхающее дерево рядом с молодым побегом. Ниловна прижалась к Сергею, гладила рукой его чуб и смотрела ему в глаза.

— Сережа, а что я хотела у тебя спросить.

— Спрашивайте.

— Как там у тебя с Ириной?

— Ничего, мамо. Все хорошо.

— А чего ж ты к ней не поехал?

— Устал с дороги.

— Ох, что-то тут не то. — Ниловна покачала головой. — Я так понимаю: ежели любишь, то и усталости не знаешь.

— Это, мамо, верно, а только сегодня я не поеду.

— А может, ты ее разлюбил? — допытывалась Ниловна. — Говори матери правду.

— Нет, мамо, не разлюбил. Знаете, мамо, что я решил? Вот завтра поеду к Ирине — и уже последний раз. Либо она будет моя жена, либо я уже и не знаю, что тогда.

— Ну и слава богу, сынок, что ты так порешил. — Ниловна перекрестилась, хотела осенить крестом и сына, но, увидев его улыбающееся лицо, воздержалась. — Сережа, а что я слыхала? Будто сын Грачихи обучает Ирину.

— Виктор? — Сергей приподнялся.

— Какиесь ей слова непонятливые говорит. Ты бы, сынок, разузнал. Может, в том обучении один только соблазн.

— Хорошо, мамо, завтра я все узнаю.

Ниловна еще немного поговорила с сыном и ушла в свою комнату. Сергей потушил лампу и натянул на голову одеяло. Ему хотелось побыстрее уснуть, чтобы подняться за час до начала выборов, но в голову назойливо лезли мысли то об Ирине, то о Викторе.

«Он ее чему-то обучает? Неужели он хочет со мной навеки поссориться? Ну, почему он пошел к ней?»

Вскоре пришли Семен и Анфиса. Сергей сильнее закутал одеялом голову и притворился спящим.

— Братушка уже спит, — тихо проговорила Анфиса.

Не зажигая лампы, они легли в постель. Анфиса что-то шепотом рассказывала Семену: Сергей расслышал только то, что Ирина сама попросилась в эту ночь дежурить на избирательном участке.

— После собрания мы вышли, а она мне и говорит: «Эх, Анфиса, если б ты только знала…» — тут Анфиса заговорила совсем тихо, и Сергей уже ничего не мог услышать.

«Значит, она меня ждала, а я лежу здесь, как дурак», — подумал Сергей.

Семен тоже что-то бубнил и тихонько смеялся.

«Вот у кого счастливая жизнь, — думал Сергей. — Ни тебе забот, ни печалей».

А Семен и Анфиса, очевидно забыв, что в их комнате лежит гость, говорили громко, смеялись.

— Эй вы, черти молодые! — не удержался Сергей. — Спать мешаете!

— А ты спи, братушка!

— Да разве можно тебе теперь спать, — заговорил Семен. — Сколько людей зараз о тебе думают, а ты — спать? Эх, счастливый же ты.

— А ты, бедняжка, несчастным прикидываешься! Ах, бедный радист-пулеметчик, как же ему тяжело на свете жить! Так, что ли? — Сергей вздохнул и сказал: — Ну, шутки в сторону. Давайте будем спать.

Наступила тишина. Сергей смотрел на побеленные морозом окна и не заметил, как уснул. Ему показалось, что прошло всего несколько минут, и он вдруг услышал голос матери:

— Сережа, мы все уходим, а ты оставайся на хозяйстве.

Сергей открыл глаза и ничего не мог понять. В комнате горела лампа, и все уже не спали. Анфиса прихорашивалась у зеркала, повязывая на голову пушистый из белой шерсти платок. Семен, в гимнастерке, но еще без пояса, натягивал сапоги с такой поспешностью, точно его подняли по сигналу боевой тревоги. Ниловна была одета не в обычную свою кофточку и юбку, а в праздничное платье. Тимофей Ильич в тулупе и в валенках стоял у порога и торопил Ниловну.

После того как в доме остался один Сергей, пришел шофер и сказал:

— Сергей Тимофеевич, уже началось. А как же мы? Поедем в Рощенскую?

— Да, поедем!

Сергей стал одеваться.

Откуда-то издалека, очевидно из-за Кубани, долетала песня. Она была слабая и то стихала совсем, то снова крепла. Была ранняя предутренняя пора, а Усть-Невинская уже проснулась. Низко, на закате, висела луна. Свет падал наискось — оттого с одной стороны белых крыш темнела тень наподобие козырька, а с другой, обращенной к луне, снег так блестел, что даже вспыхивали искорки.

Та самая песня, что возникла за Кубанью, теперь была уже на площади, и басы так ревели, что женские голоса как ни старались, а взлететь наверх не могли. В той же стороне, только в разных местах, играли две или три гармони, слышались девичьи голоса, припевки, частушки, только слов нельзя было разобрать. Было очевидно, что народ только-только начинал собираться, и по всей станице уже плыл тот особенный гул, какой бывает разве только на рассвете летом, в разгар косьбы. Петухи, как бы испугавшись, что проспали утро, горланили во всю мочь, лениво перекликались собаки. Вдруг вывернулись из-за угла сани в упряжке горячих коней и понеслись, как вихри, разметая снег. Кучер привстал и так усердно погнал лошадей, точно вез невесту и жениха. В санях сидела шумная компания — мужчины и женщины, а над их головами трепетал флаг на коротком древке. Затем из-за угла выскочили вторые сани в сопровождении трех верховых в бурках, — кони под ними не скакали, а танцевали, бросая копытами снег.

Сергей сказал Ванюше, чтобы выезжал со двора, сел в машину и тоже поехал на площадь.

В школе, где уже началось голосование, все окна, выходившие на площадь, были освещены. У подъезда останавливались сани, запряженные разгоряченными лошадьми, и приехавшие шли гурьбой в школу; подлетали всадники, — со всех улиц сюда стекался народ.