Холмы России - Виктор Ревунов

- Все гораздо сложнее. Я думал, русские после первых же таких потрясений запросят мира. Мы уже избалованы легкими войнами на Западе и успехами нашей дипломатии, за спиной которой стояла грозная армия.

Здесь - неожиданное упорство, как будто мало свалить дерево - следует еще вырубить и выжечь корни.

Вихерт поклоном подтвердил свое согласие с таким заключением.

- Не знаю, известно ли тебе, вчера с речью выступил их лидер, Сталин,продолжал Флеминг.- Он вынужден был признать перед всем миром, что над большевистским государством нависла смертельная угроза. Но единственный вывод, какой он сделал: война, и еще раз без пощады война. Кроме того, он призвал всех сторонников коммунизма к партизанским действиям в нашем тылу,- с раздражением произнес Флеминг эти слова.

- Стоит ли придавать значение каким-то призывал".

Перед нами открытая возможность одержать победу из классической по своим масштабам битве на уничтожение.

- Да, это так. Призывами нас не остановить. Но в боях под Ломжей дороги и леса были завалены трупами.

Крики и мольбы изуродованных. Я видел целую колонну машин, в которых везли раненых. Растерзанные, в крови, под палящим солнцем! Это картина ада! Некоторые дивизии потеряли до половины своего состава за несколько дней. День здесь кажется вечностью, а ночь с огненным небом - концом света.

- Что ж делать? Я повинил бы историю, которая сотворила рядом с нами такого гиганта, как Россия. Она в конце концов сожрала бы нас. Мы спасаем себя, предупреждая день страшного суда над Европой!.. Дальнейшее оправдает наши жертвы, как жизнь человека, у которого изъяли больное для его спасения. Не станет же он проклинать хирурга за ту кровь, которая была от его ножа.

- Боюсь, в нашей же, немецкой крови мы утопим нашу с тобой Германию.

Вихерт впервые слышал такое откровение: какое-то неверие или предчувствие несчастной судьбы в этой войне.

- Флеминг, ты знаешь такое, о чем нельзя говорить?

Скажи: "да"... И я не буду дотошным.

- Я не был бы другом, если бы что-то скрыл от тебя.

- Поменьше отвлеченных в будущее рассуждений.

Они не способствуют здравому восприятию действительности.

- Бывает легче, когда поговоришь с другом. После Польши и Франции начало войны с Россией кажется мне кошмаром. С самолета я видел темнеющий горизонт, как будто там поднимались тучи. Силы, которые нам надо сломить, просто чудовищны... Ты прав, о войне нельзя рассуждать. Если о ней рассуждать, то можно сойти с ума.

Вихерт поднял рюмку.

- Надо глубже дышать, Флеминг, очищать кровь от смрада. Тогда она будет бурлить и сверкать радостью.

- Ты бодр, Вихерт. Это хорошо. Я думал, встречу тебя омраченным этими боями. В твоей дивизии были критические моменты,- и Флеминг посмотрел на его гладкие, с лоснящейся сединой волосы, на лицо, которое, казалось, помолодело от загара.

- Я приехал к тебе по делу, Вихерт,- сказал Флеминг и встал, медленно разгибаясь: ломило поясницу.

Встал и Вихерт. Было грустно: заканчивалась встреча.

Они прошли на другую половину палатки и остановились перед столом с картой.

- В ближайшем к тебе районе, Вихерт, в нашем тылу, продвигается большая масса русских, вышедших из котлов,- сказал Флеминг.- Их ведет какой-то представитель штаба. Из одиночек и разрозненных частей он собрал около десяти тысяч человек. Дивизия! Мы не можем оставлять их за своей спиной. Ты почувствовал, что это такое. Но и нельзя позволить выйти им из кольца. Разведка установила, что они начинают сосредоточение вот здесь,- и Флеминг показал на зеленое пятно лесного массива.- Они намереваются выйти к Березинс. У них есть пулеметы и даже пушки. Тебе надлежит уничтожить их.

Вихерт проводил Флеминга до большака и в своем вездеходе возвращался на К.П более близкой дорогой.

Движение здесь почти затихло, встречались лишь редкие машины и повозки.

Дорога шла возле лесного ручья с обрывистыми берегами в зарослях шиповника. Цветущие кусты отражались в воде, и было похоже, что из-под земли пробивалось легкое пурпуровое сиянье. Нежный аромат цветов разливался в вечереющем воздухе. Мелькали атласно-белые стволы берез в сумраке леса с непролазными буреломами в малинниках. Волнилась, поблескивала струнсто листва молодых осин.

Шофер, молодой солдат, бывший берлинский таксист, остановил машину.

- Кажется, мы сбились с дороги, господин полковник?

Впереди торчали сгнившие опоры давно развалившегося перемостка, и место это позаросло купырями и таволгой. А дальше - чаща в смерканье таила что-то, будто бы кто-то стоял там.

И они вдруг увг1делн идущего навстречу человека. Сердце Вихерта сорвалось в ужасе. Человек медленно поворачивался. Шофер торопливо развернул машину и на большой скорости помчался назад.

Елагину казалось, в бреду видел он немецкую машину.

Жизнь едва билась, и усилий ее не хватало, чтоб хоть чуть осветлить сознание... Стоял полумрак, в котором чтото расплывчато зеленело, и временами являлось похожее на огонь пятно. Оно согревало его, и он угадывал, что это Солнце.

Елагин умирал в забытьи, и не чудились ему счастливые минуты прошлого.

Трава будто бы хоронила его - гуще и выше сплеталась над ним, шелестела: "Вот и все. Не жалей. Ты зацветешь травою вольной и вечной".

Он хотел разорвать ее путы, закричал, и вдруг кто-то задышал в глаза.

- Никак живой, милый.

И он увидел лицо,, как у той женщины, которая во сне манила его распахнутой шубой.

* * *

Полк, а по численности батальон, после боев под Минском дважды выходил из окружения и, сбивая заслоны и засады немцев, шел на восток.

Шли лесами и проселками. Бились, мучились и прощались-словно свинцом затекало сердце, когда гибли товарищи и даль оставляемой земли скрывала могилы.

Есть предел, за которым усталость затмевает сном и волю, и разум, и чувство опасности. Люди падали от усталости. Их будили, трясли, ругали. И они, как в бреду, шли дальше.

Шел и их командир - один, уцелевший, из всех командиров и комиссаров полка,- в пропыленной гимнастерке, порыжелый и поседевший от зноя.

Не думал Невидов, что придется так отступать. Отступало и прежнее в его понятии: раньше он и не представлял себе жизни без Кати и сына. Но вот жил, думал и действовал среди грохота, страданий и смерти, от близости которой уже не так вздрагивало и бешено, с тошно* той колотилось сердце.

Он знал, что война - это бедствие, но никогда не представлял, как чудовищна ее жестокость.

И глаза его суживались, жесточали.

Полк после изнурительного ночного марша остановился в глухой малой деревушке неподалеку от Березины.

И повалились солдаты. Спали в кустах, возле сараев и в канавах под лопухами. Нагрянь немцы, и ничто, верно, не крикнуло бы, не шелохнулось. Спал и Невидов за сараем на ворохе прошлогодней соломы возле ржи. И когда очнулся, на какое-то мгновение замер от ужаса: показалось ему, что вокруг него лежали убитые.

Но вот чуть отдохнули. Как после тьмы, сияло солнце, зелень, алые маки на огородах. Чисто звенели ведра, и нежными, мягкими казались женские голоса. Запахло варевом, печеным хлебом, и исподволь, набирая силу, уже всходил царственный мясной дух.

В эту деревушку и принесли Елагина. Дали попить молока. А врач промыл рану и перевязал чистыми, выстиранными бинтами.

- Организм молодой. Возьмет свое, если не намудрит гангрена.

Его положили в сарай, заваленный соломой. Здесь он заснул: понял-среди своих, и даже пусть это бред, но когда наяву бывало такое счастье! Солома шуршала, навевая сладкую дрему. Тихо. Хорошо. Даже слышался смех. Может, мир пришел на землю?

- Кто раненый?- спросил Невидов старшину - командира разведки полка Любицына, с большими темными глазами юношу.

- Девушка здешняя подобрала в лесу,- ответил Любицын.- Документов нет. Чуть живой.

- Могут и под видом чуть живого подбросить. Проверить! Сволочь всякую расстреливать на месте!

Разговор происходил в сарае на краю деревни. Стол и две лавки, раскрыта дверь для света. Невидов сидел на лавке. Только что хорошо выспался. Побрит, чист, сапоги блестят, и ремни с лоском, будто не версты боев позади, а только сошел с порога училища.

На столе самодельная карта - большой лист бумаги, на котором было помечено главное, что встретится в пути. Это выяснили, расспросив одного старичка в деревне.

Любицын доложил, что восточнее деревни, в семи километрах, замечено движение немцев в направлении Красного бора -так назывался один из здешних лесных массивов.

- Видимо, где-то наши прорвались из окружения и идут сюда. Немцы расставляют невод. В этот невод попадаем и мы... Я могу сделать свое заключение?

- Не тяни,- поторопил его Невидов.

- На север пути нет. На юге - болота. Один выход - уйти в леса. Будем бить.

А Невидова манила Березина, и виделась ему какая-то обреченность в остановке здесь. Надо было решать: оставаться, идти лл прямо к дороге или обойти болотом?