Книга теней - Джеймс Риз

– Mon Dieu! – воскликнула она. – Совсем забыла, сколько накопилось всего за эти годы! Все это лежит здесь давным-давно. – Только этой ночью, вспомнив, что посоветовала мне одеться как мужчина («По крайней мере, чтобы уехать отсюда, а может быть, и надолго, кто знает?»), Себастьяна подумала об этой одежде. – Наш мир – сплошной маскарад, – вздыхала она, роясь в гардеробе. – Мы всегда были, – тут она несколько мелодраматично взглянула на меня снизу вверх, соизволив обратиться также и к Мадлен, сидевшей в отдалении (ее кровь стекала, образуя лужу на покрывале из пурпурного бархата), – мы были les Incroyables. [95] Носить одежду было искусством не хуже любого другого. Мы не придавали ни малейшего значения общепринятой моде, не упуская случая пренебречь ею… – Она замолчала. – До тех пор, пока не дошло до того, что не тот цвет шляпы, надетой мужчиной перед тем, как выйти из дому, мог стать причиной его смерти!

Она поднесла к свету свечи короткую куртку, ее некогда белый цвет стал серым.

– Эта одежда, – сказала она, вздохнув, – буквально каждая вещь здесь пропитана кровью. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Откуда у тебя все это? – спросила я.

– А как, скажи мне, случилось, – отозвалась Себастьяна, – что я дожила до этого musee de modes[96], набитого ветхой, рваной, изъеденной молью одеждой?.. Ты ведь заглядывала в мою «Книгу», верно?

– Да, – ответила я.

– Читала «Le souper grec»[97] и предыдущие главы?

– Да.

– Eh bien[98], – сказала Себастьяна, – тогда ты имеешь представление о членах королевской семьи, аристократах – высокопоставленных особах, чьи портреты я писала. Знаешь и то, что у меня было имение в укромном месте за городом. – Я кивнула. Мадлен сидела молча. – Когда эти… мои знакомые бежали из Франции, я согласилась взять на хранение их скарб, держать его у себя, пока они не вернутся и не потребуют его обратно. Конечно, тем немногим, которые, возможно, возвратились, пришлось искать меня без всякой надежды на успех, потому что к тому времени я затаилась здесь.

– То, что ты делала, было опасным? – спросила Мадлен.

– Подстрекательство к мятежу могло бы стать официальным обвинением. Понятно, что оно каралось смертью. – И Себастьяна, с показной легкостью отбросив воспоминания о давно ушедших годах, как до этого траченное молью платье или истлевшую блузу, извлекла из гардероба костюм из оранжево-розовой камчатной ткани.

– Нет, нет, – возразила я. Мне трудно было представить, что я смогу надеть такую яркую вещь.

– Но это цвет подлинного костюма Ван Дейка, – сказала она, проведя рукой по гладкой ткани одежды, которая была широка, слишком широка для меня. Я гадала… не принадлежала ли она Асмодею?

– Да, здесь есть и его вещи. Некогда Асмодей славился своими нарядами. «Служил зеркалом моды и создавал фасоны», – добавила она задумчиво, цитируя какой-то неназванный источник. – Что касается этого костюма, – продолжала она, – он для стрельбы из лука и принадлежал моему другу, некоему маркизу, закончившему свой жизненный путь в Италии, как я полагаю. – Сверху надевалась короткая накидка. Себастьяна убедила меня примерить этот ансамбль, и, к моему удивлению, он пришелся мне почти впору.

– Mais non![99] – воскликнула я. – Я не могу его носить! Он слишком… розовый! Я выгляжу в нем как… как огромный лосось. В таком костюме я буду чувствовать себя так, словно должна идти по улице задом наперед!

Мы весьма весело скоротали втроем остаток ночи. Мадлен сидела на своей подстилке, скрестив ноги и чувствуя себя все более непринужденно по мере приближения часа нашего отъезда. Себастьяна, чьи руки безостановочно двигались, вытаскивая из казавшегося бездонным гардероба костюмы из того же материала, что и предыдущий, а также из генуэзского бархата, рубашки, украшенные разнообразными фламандскими кружевами из Антверпена, Мехелена, Брюсселя и Бинша – она могла распознать любое из них по орнаменту. Там были камчатная ткань, шениль, канифас, парча. Встречалась великолепная отделка басоном. Я примеряла одежду, которую Себастьяна представляла, поскольку каждый наряд имел свою историю. А потом мы, все трое, высказывали свое мнение, enfin[100] устраивали голосование, после чего, по решению большинства, одежда укладывалась или отвергалась.

Многое оказалось мне впору: иногда можно было опустить кайму; попадались штаны, застегивающиеся на колене или около него. Булавками тоже пришлось воспользоваться: Себастьяна прибегла к незначительным переделкам. Все это было по-настоящему забавно. Истории Себастьяны сменяли одна другую. Мы сомневались в правдивости половины из того, что она рассказывала, настолько фантастическими становились ее истории. Мадлен время от времени смеялась, впечатление это, конечно, производило довольно нелепое; Себастьяна же мягко, насколько это было возможно, уговаривала ту вернуться на свое место, чтобы кровь не перепачкала одежду. И все же было приятно видеть, как эта девушка из давно ушедших времен улыбается и смеется… Бедная Мадлен, я скучала по ней, я начала скучать по ней с того момента, как отец Луи и я…

Миссия! Alors[101], моя миссия, наша миссия заключалась в следующем.

Призраки будут сопровождать меня на юг, до места рождения Мадлен, до перекрестка дорог за пределами уже несуществующего города, где покоится в неосвященной земле она или ее бренные останки. Там мы все втроем – отец Луи, Мадлен и я – попытаемся найти способ (какой – было для меня совершенно неясно) свести на нет то проклятие, которое по воле церковников обрекло Мадлен на эту смерть без смерти на многие века. Ей нужно обрести новую жизнь, такую, чтобы, прожив ее, окончательно и по-настоящему умереть. Да, Мадлен страстно желала умереть.

По-видимому, некогда, после того как они впервые повстречались, Себастьяна пыталась помочь Мадлен осуществить этот план, но по какой-то причине потерпела неудачу, а новых попыток не предпринимала. Мадлен и отец Луи перепробовали за минувшие века все, буквально все мыслимые и немыслимые способы, чтобы освободить ее от этого проклятия, но тщетно. Мои спасители уверовали в то, что сила новой ведьмы поможет Мадлен обрести вечный покой. Долгие годы ждала она появления такой новой ведьмы, неопытной, но достаточно могущественной, чтобы о ней стало известно. Себастьяна согласилась помочь ее разыскать. И ею оказалась я.

Наша soiree[102] завершилась, когда забрезжил рассвет. И вновь, как когда-то в С***, он наступил, чтобы полностью изменить ход моей жизни.

Мы с Себастьяной уложили наконец несессер. Он был так набит, что мы едва сумели его закрыть.

– Ah, attendons! – воскликнула Себастьяна, когда мне удалось застегнуть первую медную пряжку. – Чуть не забыла! – С этими словами она извлекла из-под мольберта черный бархатный мешок, в который несколькими часами ранее положила золотые ножницы. – Тебе они не понадобятся, по крайней мере какое-то время, – сказала она, доставая ножницы и завязывая мешок кожаным ремешком, которым я скрепляла свои волосы, заплетенные в косу. – Но все остальное – твое.

– А что там? – спросила я, наблюдая, как Себастьяна засовывает мешок в недра несессера.

– Скажем так: своего рода наследство, которое я передаю тебе; можешь распоряжаться им по своему усмотрению.

Тогда я подумала, что Себастьяна положила в мешок какие-нибудь безделушки, которые мне понадобятся или которые, по ее мнению, мне захочется иметь. Первое, что пришло мне на ум, – красные коралловые гребни, – но они оставались в ее волосах. Я решила, что, наверно, все-таки мешок полон какими-то одинаковыми предметами, но вскоре уже не думала о нем, вновь занявшись медными пряжками.

А потом я увидела экипаж, который должен был увезти меня из Равендаля. Сказать, что я мало путешествовала, было бы, конечно, явным преувеличением. И все-таки даже я знала, что такая замечательная карета очень редко встречается на проселочных дорогах Франции, да и на улицах Парижа подобных экипажей давненько не встречалось. Все это пришло мне в голову на рассвете, когда я немного успокоилась. Мы с Себастьяной вышли из дому, и я увидела…

– Ты не сможешь ехать быстро, – сказала она, – что уж тут говорить, зато будешь иметь возможность путешествовать со вкусом.

Действительно, со вкусом! Я смотрела на запряженный двумя лошадьми экипаж, подъезжавший к дому. Ромео держал поводья.

– Можно запрячь его и четверкой, – сказала Себастьяна, – но тебе придется обойтись двумя.

Ромео с фонарем в руке оставался на козлах, его улыбка (как приятно мне было видеть его улыбку!) сияла ярче луны, озарявшей экипаж своим голубым светом. А как же призраки? Они, несомненно, парили где-то рядом, эти скрытые за таинственной пеленой души, облака жизненной материи, висящие над морским побережьем. Асмо? Его не было нигде видно. Себастьяна, укутанная в пелерину из меха горностая, стояла рядом со мной, улыбаясь и, казалось, с трудом сдерживая смех.