Гвиневера. Осенняя легенда - Персия Вулли

К счастью, сторожку часовых с нашей стороны освещал лишь один слабый фонарь и в окне не чернел ничей силуэт. С противоположной стороны моста на башне сиял факел, а по смеху и ругани, разносившимся в летней ночи, можно было судить, что часовые играют там в кости и ставки достаточно велики, чтобы совершенно овладеть их вниманием.

Когда мы пробрались под мост, Ланс соскользнул в воду и подплыл к решетке, где она прикреплялась к опоре. Потребовалось достаточно времени и усилий, но он все-таки сумел оторвать одну секцию, чтобы мы могли пролезть в образовавшееся отверстие.

Лето было в разгаре, и вода в реке опустилась, иначе мы никогда бы этого не сделали. Ланс и конь боролись с течением, а я уцепилась за хвост Инвиктуса, стараясь не проглотить половину Тайна. Дикая, возбуждающая авантюра, которая легко могла обернуться трагедией, но теперь, вспоминая, называешь ее забавным приключением.

Гусеница сворачивается в кокон и появляется из него навечно измененной. Христиане утверждают, что после крещения возрождаются вновь. Если я правильно поняла, Нимю обещала мне новое начало. Когда я выбралась на противоположный берег, с меня, промокшей и продрогшей, вода уже смыла остатки прежней жизни, будто унесла прочь пепел с площади Карлайла. Я была чистой, отмытой ото всего, как галька, устилающая дно реки. И к тому же испытывала волнение.

– Вот уж не подумала бы, что мне это удастся… – Я подбоченилась, точно деревенская девушка, гордая своими успехами.

– Тебе? – улыбнулся в звездном свете Ланс, обтирая коня. – Да нет ничего такого, что ты бы не могла сделать. Надо было тебе раньше об этом сказать. А теперь забирайся на Инвиктуса. Перед нами как раз видна тропинка. Энергичная трусца – самый лучший способ обсохнуть.

Потом мы легли на лесистом склоне у излучины реки. И впервые с тех пор, как захлопнулась западня, я заснула без тени страха и горя. На рассвете меня разбудила прекрасная песнь коноплянки. Я потянулась, а когда открыла глаза, то заметила, что на меня пристально смотрит Ланс. Выражение его лица было таким любящим, что от неожиданности я покраснела, а он ласково рассмеялся.

– А ты во сне храпишь, ты знаешь об этом? Тихо посапываешь, будто что-то себе бормочешь.

– Хм, – пробормотала я, а сама провела пальцем по дразнящему изгибу его губ. – А ты знаешь, что я говорю? – Он покачал головой, и я прошептала: – Где Ланселот, где Ланселот?

– Рядом с тобой, миледи. – Он наклонился, и его губы, полные и чувственные, коснулись моих. Я задохнулась от трепета желания и, когда он оторвался от моих губ, потянулась за ним, не в силах расстаться с давно привлекавшим меня ртом.

Так пришли мы к идиллии любви, в которой себе вечно отказывали. Руки Ланса, как руки скульптора, творили меня, сглаживали формы, вызывали к жизни желание: от груди до бедер я отзывалась на его прикосновения, выгибаясь, как кошка, которая хочет, чтобы ее ласкали.

Волна за волной нас охватывала страсть, пока я не начала таять в его руках и меркнуть, словно солнце на закате. Нас обволакивал приятный нежный туман, а наши губы все еще соприкасались, поглаживая, покусывая, иногда отрываясь друг от друга, и с неотвратимостью летящего на пламя мотылька соединялись вновь. Кожа сделалась горячей и одновременно холодной, как лед. Все во мне дрожало, поднималось навстречу его прикосновениям, как цветок, раскрывающийся солнцу.

И когда я рванулась ему навстречу, погружаясь, утопая в сердце звездного неба, у нас обоих вырвался бессознательный стон.

Потом, задремав на его руке, я почувствовала себя бабочкой, легко и вольно порхающей на свежем ветерке. Изольда как-то хотела мне рассказать о непередаваемом восторге встреч с Тристаном, а я, завидуя ее любви, не желала слушать. Теперь я до конца поняла королеву Корнуолла. Мы могли бы существовать с Лансом и без этого, но теперь я бы не назвала такую жизнь полной.

– Ты счастлив? – я повернулась, чтобы посмотреть на любимого.

– М-м-м, – подтвердил он. Глаза его были закрыты, но пальцы поигрывали завитком моих волос. – А ты?

Я с готовностью закивала головой.

– И представить себе не могла…

И это было правдой. Раньше я ничего подобного не испытывала. Но вдруг я пожалела, что сказала это. Звучало так, будто я сравнивала Ланса с Артуром.

– И я тоже, – вздохнул Ланс, и его легкий тон заставил меня забыть о смущении. – Можно попробовать как-нибудь еще разок, – он рассмеялся, открыл один глаз, но головы не повернул.

– Неплохое предложение. – Я села и, потягиваясь, закинула руки за голову. Даже не оглядываясь, я чувствовала, что он ласкает меня глазами. Повернувшись, увидела, как пристально он смотрит на меня.

– Одевайся-ка, леди, пока я снова не накинулся на тебя.

Я пихнула его под ребра, и мы, сбросив половину лет, смеясь, покатились, как дети. Наконец, запыхавшись, замерли, и Ланс медленно покачал головой:

– Как чудесно признаваться тебе в любви, и не только на словах.

Неизвестно, как долго мы еще пробыли бы там, но Инвиктус принялся рыть копытом землю, напоминая, что он тоже проснулся.

– Похоже, старина считает, что нам лучше отправляться, – со вздохом заметил Ланселот.

То ли от того, что рухнули былые ограничения, то ли потому, что мы радовались, что остались живы, но следующая часть путешествия показалась нам скорее приятной, чем трудной. Мы шли к Варкворту по изменчивому руслу Тайна, минуя заводи с водоворотами, быстрины, мшистые скалы и леса, окаймляющие берега. Мне нравилась переливчатая песня реки, и поэтому я с сожалением расставалась с ней, когда мы поднялись вдоль ручья, который назывался Ридом, и направились к покрытым вереском болотам.

Вскоре листва речной долины осталась позади, и вместо пятнистой тени и легкого ветерка над нами оказалось пустое, но широкое небо, а по холмам, морща траву, порывами прокатывался вихрь. Мы шли вперед, иногда поднимаясь на вершину холма, где болото сменялось оранжевым великолепием. Над головой лениво кружили огромные канюки, а жаворонки вспархивали с травянистых склонов под нами, возносясь все выше и выше в голубизну и изливая дню свою песню.

Никогда с детства мои тело и дух не были еще такими свободными, и я бросалась бегом к подножию холма, раскинув руки, а ветер пригибал траву и трепал мои волосы. Потом меня догонял Ланс и, обхватив руками за талию, отрывал от земли. Я опускала голову ему на плечо, и мы оба вращались на вершине мира. Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас раньше был так же счастлив.

Присутствия людей на этих открытых холмах почти что не ощущалось. Однажды я заметила ульи пасечника, которые он вывез сюда, чтобы пчелы собирали особый вересковый нектар, потом Ланс показал на ферму, стоявшую на южном склоне холма. По молчаливому согласию мы обходили такие места: я не хотела, чтобы в наше счастье кто-то вторгался, а Ланс – из боязни быть узнанным.