Искры - Михаил Соколов

— А я думал еще дальше забраться, да тут понравилось, — ответил Леон.

— Понравилось? Это хорошо, — проговорил Лука Матвеич.

Войдя в дом, он с удивлением посмотрел на иконостас Ивана Гордеича.

Горбовы приняли гостей Леона радушно, и хата наполнилась оживленными голосами.

Лука Матвеич, взяв книжку из рук Ольги, спросил:

— Про жития святых читаете? А Илье о другом писали.

Ольга посмотрела в сторону передней, где были Горбовы, ответила негромко:

— Это — они. А мы про любовь, «Макара Чудру» читаем. А писали Илье Гаврилычу… Значит, он все понял и вам передал?

Лука Матвеич улыбнулся.

Леон попросил Дементьевну приготовить какое-нибудь угощение:

— Ну, по рюмочке. Барышням вина бы надо достать сладенького, да не знаю, где — ночь на дворе. Одним словом, похлопочите, мамаша, а я потом заплачу. Это мои самые дорогие гости — сестра и учитель гимназии, — сказал Леон о Луке Матвеиче первое, что пришло на ум.

— Похлопочем, похлопочем, — ответила Дементьевна, довольная тем, что в их дом пожаловали такие богато одетые городские люди. — А вина можно взять у лавочника, тут рядом.

Пока Леон ходил за вином, Оксана рассматривала иконы, семейные фотографии на стенах.

— Честное слово, он тут монахом станет, — негромко проговорила она.

— Да, можно службу служить, как в церкви, — сказал Лука Матвеич и стал расспрашивать Ольгу, как они с Леоном устроились на заводе. Заметив, что Ольга то и дело бросает взгляды на Оксану и отвечает скупо, сказал:

— Оксана — сестра Леона, учится на женских курсах в Петербурге.

Леон еще при входе Оксаны в комнату заметил в ней резкую перемену. Это была уже не прежняя наивная, веселая гимназистка в скромном форменном платье, а богатая молодая женщина, умеющая держать себя спокойно, с достоинством. В дорогом сером платье, в митенках, в большой шляпе со страусовым пером, она показалась ему далекой и непонятной.

Дементьевна накрыла стол в горнице, выпила с гостями рюмку вина и удалилась в переднюю.

— Господи, никогда не видала такой красивой барышни. Что личико, что ручки, — как ангел! — умилялась она, бросая на Оксану через раскрытую дверь теплые взгляды.

3

Лука Матвеич читал письмо Леона к Чургину и приехал в Югоринск с намерением ознакомиться с кружком Ряшина.

Утром после завтрака он посидел за столом, ведя шутливый разговор с девушками, и, поднявшись, сказал Леону:

— Пойдем пройдемся немного.

Ольга и Оксана поняли его и не стали удерживать.

Когда они остались одни, Оксана начала расспрашивать Ольгу о событиях на шахте, о жизни Леона на заводе. Ольга рассказала, как они с Леоном искали работу, как смотрели «потехи» на площади, о случае на базаре упомянула. Оксана воскликнула:

— Пил? Лева пил водку? Невероятно!

— Такое уж наше положение было, — ответила Ольга: — впереди ничего, кроме голода.

— Это не причина, — заметила Оксана.

— Вы просто не можете этого понять.

— Очень хорошо все понимаю, а вот вы с Леоном, очевидно, еще не все понимаете, — возразила она. — Вы хотели одной стачкой изменить свою жизнь и ничего не достигли. Наивные люди! Вам надо учиться и учиться.

Ольга с сожалением подумала: «Вот тебе и сестра Леона! Откуда она такая взялась?» И спросила, наливая чаю в стакан:

— Вы родная сестра Леону?

— Родная, — ответила Оксана и, сощурив глаза, с усмешкой спросила в свою очередь: — А вам хотелось бы, чтобы я работала на заводе и устраивала стачки?

Ольга придвинула Оксане сахарницу, пышки-слойки. Достав из рукава блузки маленький платочек, она вытерла им пальцы. Оксана мельком взглянула на платочек ее, и на крупные руки, на обветренное лицо и подумала: «Настоящая пролетарка. Только зря ты, милая, так ревниво говоришь о Леоне и на что-то рассчитываешь».

— Ваш брат — рабочий, ваши родители — бедные крестьяне, зять — шахтер, — заметила Ольга. — Я не говорю, что вы должны работать на заводе, но вы совсем другая, не похожая на ваших родных.

Оксана позвенела ложечкой о стакан, отпила глоток чаю. Смешно ей было и досадно слушать эти слова, и она заговорила с легким раздражением в голосе:

— Да, родные мои — бедные люди. Но неужели я, курсистка Бестужевских курсов, не имею права избрать себе в жизни лучшую долю? Поймите: не могу я быть такой, как вы, как Леон, как все мои родственники.

— Вы не поняли меня, я говорю про другое. Вы из простых людей и должны бы сочувствовать Леону, а вы его осуждаете. За что? — спросила Ольга и прямо взглянула в насмешливые зеленоватые глаза Оксаны.

Оксана смутилась, виновато проговорила:

— Я не осуждаю, нет. Но я не вижу смысла рисковать жизнью ради неясного, далекого будущего, когда хорошо известно, что все, кто до сих пор рисковал своим положением ради этого будущего, оказывались в конце концов на каторге или в ссылке. Значит, не настало еще время и нет еще такой силы, которая могла бы изменить существующий общественный строй.

— Вы очень громко говорите, Оксана, могут подслушать, — заметила Ольга.

— Пусть слушают. Я племянница помощника наказного атамана, и вы зря беспокоитесь обо мне.

Оксана произнесла это высокомерно, громко, и Ольга подумала: «Племянница наказного… Если ты такая сильная, лучше бы помогла нашим шахтерским», — но не сказала этого, а лишь мягко возразила:

— Здесь живет ваш брат, и про такие дела не кричат.

— А что делают?

— То, что надо, — с досадой ответила Ольга. — Так жить, как мы живем, нет терпенья. Переделать надо такую жизнь!

— Нет такой силы.

— Неправда, есть.

— Уж не вы ли с Леоном?

— Брат ваш, зять — пролетариат одним словом, — отчеканила Ольга. — Конечно, если бы нам больше помогали такие, как вы, образованные, ученые люди, мы скорее перевернули бы жизнь. Но, видать, не всякий поможет нам. Опасное это дело — можно угодить в тюрьму.

Оксана обиделась. В словах Ольги, простой шахтерской девушки, была какая-то своя, хорошо осознанная правда. Тем не менее Оксана, не скрывая раздражения, сказала:

— Слушайте, Оля, вам много еще, очень много надо учиться, прежде чем поучать других. Извините меня за резкость, но я вам прямо скажу: вы с Леоном ничего не понимаете в окружающей вас действительности.

Сказала и задумалась: «А не права ли Ольга?» Вспомнились слова Чургина, сказанные ей, когда она уезжала в Петербург: «Учись, сестра, — говорил он, — ближе держись к социал-демократам и сама начинай понемногу работать. Твой путь в жизни — служение народу». Оксана не возражала, но и не стала на этот путь, на путь активной революционной борьбы, и лишь попрежнему получала от Луки Матвеича письма и передавала их в Петербурге кому следовало. А между тем ей хотелось делать что-то большее, чем пересылать нелегальные письма, делать полезное для народа. По пути с вокзала Лука Матвеич говорил именно об этом. И Чургин говорил, и, конечно, рано или поздно об этом скажет и Леон.

Много раз за последние два года думала Оксана о своей будущей жизни и о том, что она станет делать, когда закончит курсы. Часто перед ней вставал образ Яшки — смуглолицего, сильного, волевого. Как ей вести себя с ним? Последнее письмо его ясно говорило, что Яшка имеет серьезные намерения, и если бы начатое им большое дело оправдало надежды, он, несомненно, сделал бы ей предложение. Оксана знала, что он его сделает. Но как ей быть, если это случится? Отклонить его предложение ей не хотелось. Стать его женой? Но ведь он будет одним из тех, против которых призывали ее бороться самые близкие ей люди — Чургин и Лука Матвеич.

Пришел на память Овсянников. Это совсем другой человек. Обыкновенный сельский учитель, по всем задаткам — революционер. Но он не мог итти ни в какое сравнение с Яшкой. Так думала Оксана и решила встретиться с Яшкой во время летних каникул. Встретиться, ничего не решая пока. И вот по пути к нему заехала навестить Леона. И странно: Леон даже не спросил, откуда она едет, куда, а ограничился беглыми расспросами о столице. Она видела, что Леон настороженно и недоверчиво встретил ее, разодетую петербургскую барышню.

После обеда Лука Матвеич стал готовиться к беседе на кружке, Леон отправился с поручениями в город, а Оксана и Ольга пошли в степь погулять.

День был солнечный, жаркий. Зноем дышала земля, пыльная дорога. Оксана и Ольга спустились косогором к речке и пошли тропинкой, вдоль густых зеленых камышей. В камышах кричали лягушки, на высоких раскидистых вербах, на самых макушках их, молчаливо сидели горлицы. Где-то за камышами билась о воду рыба, и от этого на речке стояли тихие всплески, будто крупный дождь шел над водой.

Пахло мятой, сырой землей. В запахи эти, легкие и мягкие, часто врывался дурманящий запах бузины. Оксана срывала желтоватые зонтики кашки, подносила к лицу и швыряла в сторону.