Ночная смена. Крепость живых - Николай Берг

Сверху от Коттеджа доносится перестрелка. Несколько раз угадываю солидные очереди из РПД. И ведь действительно, наши куда-то делись, пока я тут возился. И сварщика не видно.

Когда стягиваем с раненого бушлат, стразу становится ясно, что это в самом деле пневмоторакс. Пуля — или чем там их обстреляли — прошибла обшивку машины, спинку сиденья, бушлат, китель и влетела в грудную полость. Паршиво. Что замечательно, ранение скорее сбоку, а тут чем ближе к середине грудной клетки, тем гаже прогноз.

Но по-любому радости мало. Паренек кашляет мелким таким хеканьем, потом пытается сплюнуть. Надежда шустро подставляет чистую белую тряпицу… Кровь. Кровохарканье, — значит, легкое повреждено точно. И дышит часто и поверхностно, как собака на жаре.

Китель уже в крови неплохо запачкан. Режем его какими-то жуткого вида ножницами, поданными водителем… Кровельные, что ли? Но китель распластывают со всем, что там внизу было поддето.

Вот и дырочка, маленькая, но сволочистая. Миха опять начинает кашлять, и я точно вижу, что в дырку эту подсасывает воздух, с мерзким таким сюсюкающим присвистом. Открытый пневмоторакс — воздух прет в грудную клетку не оттуда, откуда ему положено, сдавливает легкое, и оно спадается, теряя объем. Из-за этого сдвигается в сторону средостение, и сердце словно повисает на своих сосудах, зажимая еще работающее здоровое легкое…

— Повязка Банайтиса? — спрашивает братец.

— С дуба рухнул! Ни вазелина, ни серой ваты у нас нет, да и устарело уже это.

Надежда тем временем широко мажет края раны зеленкой, я кладу марлевую салфетку на рану, и Надежда, понятливо кивнув, вытягивает из своей сумки банальный полиэтиленовый пакет с рисунком какой-то бочки (я еще успеваю прочесть «Дегустация ви…»). Пакет плотно ложится на мокрую от зеленки кожу. Сестра аккуратно приглаживает полиэтилен, чтоб он обеспечил герметичное закрытие дыры. Миха опять кашляет. Но уже свиста нету. Отлично, бинтуем.

Теперь аккуратно уложить раненого, как положено при такой ране, на бок. Эмчеэсовец догадливо подкладывает Михе какой-то бушлат и подстилает одеяло. Миха старается лечь на здоровый бок, но тут же встречает единодушное сопротивление всех нас четверых. Нам-то надо его уложить как раз на больную сторону.

— Не… не надо… больно же… — слабо пытается спорить раненый.

— Как раз лучше, — убедительно, как маленькому, втолковывает ему Надя, — так ты меньше боль будешь чувствовать, поверь мне. И шок будет меньше, и сердцу будет легче…

— Вот у адмирала Нельсона было такое же ранение, — гудит эмчеэсовец, обертывая еще сидящего милиционера одеялом. — Так его положили на здоровый бок. Вот он и умер от этого. На здоровое-то легкое сколько сразу навалилось: и средостение давит, и грудная клетка к палубе прижата — не вдохнуть, и кровь подтекает внутри, давит на средостение, а все вместе — на здоровое легкое. Вот он и задохся. А ты ложись, как доктора говорят, — живым довезем. А там уже операционная готова. Все мигом в лучшем виде…

— Точно, Миха, подтверждаю! — И братец до кучи высказался. И протягивает Михе несколько таблеток.

Начинает зуммерить переговорная штуковина. Отзываюсь. Николаич немногословен — просит медиков прибыть наверх, много раненых. Спрашиваю, брать ли братца. Ответ лаконичен: если братец работоспособен — обязательно…

Братец говорит Михе, что мы сейчас вернемся, тот чуть не плачет, а я, как на грех, и его отца из виду потерял. С трудом убеждаем раненого чуть подождать под опекой водителя. Но выдвигаться с братцем не получается: хоть и агонизирующий, но у нас еще раненый — в салоне расстрелянного УАЗа. Он еще дышит. Предварительно примотав ему нижнюю челюсть, чтоб при смерти, если обернется, рта не раскрыл, относим бедолагу в «хивус», где сразу становится тесно. Братец остается, мы с Надеждой возвращаемся к УАЗу. Ключи в замке.

— А может, стоило Мише промедола дать?

— Нет, у него и так дыхательная функция ослаблена. Промедолом вообще обидеть ее можем до отключения.

— А трамал? У нас же есть.

— Ну да, меньше угнетает. Но угнетает же. Обколоть бы местным анестетиком лучше. Но раз у нас ничего нету, придется ему потерпеть…

Машинка заводится сразу. Видно, что ухоженная. Немного жестковатый руль, сидеть высоковато, ну да не до Москвы ехать. Проскакиваем мимо Коттеджа, аккуратно объезжаем валяющийся на дороге труп в милицейском наряде. Судя по вывороченным карманам и бумаженциям вокруг, его уже обыскали.

На перекрестке с десяток хаотично расположенных автомобилей. Останавливаюсь не доезжая: и маячить не стоит, и поперек дороги лежит нехилых размеров бревно. Видно, тут братец и стал бодаться со стойкой. Второй УАЗ выделяется из кучи машин своей милицейской принадлежностью. И вот рядом с ним кучка народа, довольно шумная.

Все-таки есть такие открытия, которые, сколько бы веков ни прошло, не могут оказаться затерянными в памяти народной. Сортировка раненых, разработанная Пироговым, точно относится к таким. Сколько ни корячились страдатели по новациям, а в конце концов вернулись к исполнению пироговских постулатов. Потому как открытие это подобно закону Ньютона. Или Архимеда. Ни убавить, ни прибавить.

Вот как бы я разбирался в куче раненых и на скорую руку второпях перевязанных людей? А так все ясно и просто — сначала из кучи раненых выделить две категории, которые во враче на сортировке не нуждаются. Во-первых, легкораненых, а их обычно половина, отправить подалее, чтоб не путались под ногами и не мешали. Во-вторых, если есть агонизирующие, то есть те, кого точно не спасти, обеспечиваем их покоем и не тратим понапрасну время. Таких, по статистике, каждый десятый раненый. И остаются у нас две категории — нуждающиеся в срочной помощи и те, кому помощь можно отложить, но оказать надо обязательно.

Так, громче всех кричат баба и мужик. У мужика вижу повязку на бедре, прямо поверх джинсов. Кровь там, где внешняя поверхность. Он сидит у милицейского УАЗа, ругается в голос. Увидев нас с Надеждой, встает, сильно морщась, и ковыляет в нашу сторону. Баба измазана кровью — и руки и лицо, но перевязок нет.

Две девчонки лет десяти — двенадцати воют навзрыд. У той, что помладше, толсто замотана кисть руки, на плечо наложен жгут. Самый тихий из всей компании парень-милиционер. На плече тоже жгут, предплечье забинтовано, хотя кровь проступает через бинт, искромсанный рукав свисает лохмотьями.

Что я точно помню? А помню я, что «громче всех ругаются матом и другими словами, а также воют и плачут легкораненые. У них на это есть силы. Тяжелораненые молчат!»

Значит, надо заниматься бледным милиционером.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});