Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

С февраля 1920 года – в органах военной юстиции. Стремительная карьера: с января 1926 года он уже председатель Военной коллегии – главный военный юрист страны! Постановление ЦИК СССР передает подчиненным ему военным трибуналам с июля 1934 года все дела «об особо социально-опасных преступлениях против советского государства». Он председательствует на всех самых знаменитых процессах 30-х годов: «Контрреволюционный ленинградский центр» – карает «убийц» Кирова, «Объединенный троцкистско-зиновьевский центр», «Параллельный троцкистский центр», «Военно-фашистский заговор», «судит» Каменева, Зиновьева, Ягоду, Пятакова, Бухарина, Тухачевского, за каждой этой фамилией – десятки, сотни, тысячи погубленных людей. Редкое дело поручает он своему заместителю Матулевичу, – подавляющее большинство дел стремится вершить сам. Невероятно работоспособен. В 1937 году усердие его отмечено было орденом Ленина. Его избирают в первый Верховный Совет СССР, словно в насмешку делая депутатом от Усть-Вымского избирательного округа Коми АССР – именно там раскинулись лагеря с тысячами его жертв.

Страшный этот человек умер в мае 1951 года. С полным уважением к его заслугам и званию – он был единственный генерал-полковник юстиции в стране – Ульриха похоронили на Новодевичьем кладбище. Через весь город от здания Военно-юридической академии ученики его – курсанты – несли гроб на руках. Воистину, нет Бога! Прахом наивного, скорее смешного, чем страшного, обманщика Гришки Отрепьева выстрелили из пушки. Сталина вынесли из мавзолея. Берия лишили могилы. Ульрих лежит в некрополе славнейших сынов Отечества!

Вот этого человека – толстенького, круглолицего, почти совсем лысого, с маленькими черненькими (тогда их чаще называли «чаплинскими», а позднее – «гитлеровскими») усиками, в очках, с виду очень добродушного, похожего на плюшевого медвежонка, которого так любят дети, и увидел перед собой Королев утром 27 сентября 1938 года. По бокам его сидели два довольно безликих человека с «ромбами» в петлицах. До 1935 года Военная коллегия сохраняла видимость некоего судопроизводства: прокуроры, адвокаты, судьи, но к 1938 году вся эта канитель в целях элементарной экономии времени отпала за ненадобностью. Если у Ягоды или Пятакова были – пусть формально! – защитники, то Королеву и в голову не могло прийти требовать адвоката и невозможно даже представить себе меру удивления Василия Васильевича, если бы он его потребовал.

Голосом безгневливым, скучающим, Ульрих поинтересовался «установочными данными»: кто такой, где и когда родился и кем работал до последнего времени? Королев отвечал. Ульрих слушал молча, но как бы и не слышал. Затем, тоже довольно бесстрастно, было зачитано обвинительное заключение.

– Признаете ли вы себя виновным? – спросил Ульрих, кажется, впервые взглянув на Королева.

– Нет, не признаю, – твердо ответил Королев. – От своих прежних показаний я отказываюсь. Я дал их только потому, что ко мне применялись недозволенные методы следствия. Я ни в чем не виноват.

Настал долгожданный миг! По мнению Королева, эти слова и должны были сразу круто изменить ход судебного заседания. Он ожидал недоумения и даже растерянности судей. Мог представить себе их недоверие к его словам, а может быть, даже возмущение, но того, что слова эти не произведут никакого впечатления, он не ожидал и на какой-то миг даже подумал, что, возможно, его не расслышали или не поняли и надо повторить. Но повторять не потребовалось.

– От своих показаний вы отказываетесь, – еще спокойно, но уже с чуть заметным усталым раздражением сказал Ульрих, – а вот Клейменов показывает, что на путь борьбы с Советской властью он вступил еще в тридцатом году, находясь в Берлине, и продолжал свою вредительскую деятельность в НИИ-3. И вы в этой вредительской группе состояли...

– Ни в какой группе я не состоял.

– И Лангемак, и Глушко показывают...

– То, что они говорят, я объяснить не могу.

Вы-то не можете, зато мы можем!..

Разбирательство заняло минут пятнадцать: у Василия Васильевича был уже немалый опыт. Протокол заседания столь долгожданного для Королева суда умещается на одной странице. В бумажке этой значилось, что Королев «виновным себя не признает и данные им показания на предварительном следствии отрицает... Как участников организации он назвал по указанию и предложению следователя – Лангемака и Глушко. Назвал их потому, что знал об их аресте, но он категорически отказался называть следователю лиц, которых тот ему еще предлагал, зная, что те не арестованы. Участником контрреволюционной организации он никогда не был и, конечно, не знал никаких участников этой организации».

Королев все ждал, что вот сейчас весь этот нелепый по своей бездоказательности разговор о террористическом заговоре кончится, наконец, и его начнут спрашивать по делу, по сути предъявляемых обвинений. Но никто ни о чем не спрашивал и никакими деталями не интересовался. Ульрих скользнул взглядом по своим безмолвным и неподвижным помощникам, сказал невнятно: «Ну, думаю, все ясно...»

Королеву захотелось крикнуть: «Погодите, но ведь так же нельзя! Давайте я расскажу вам о себе, о своей работе», – но он не успел: Ульрих уже читал:

– ... Королева Сергея Павловича за участие в антисоветской террористической и диверсионно-вредительской троцкистской организации, действовавшей в научно-исследовательском институте № 3 Народного комиссариата оборонной промышленности; срыв отработки и сдачи на вооружение Рабоче-Крестьянской Красной Армии новых образцов вооружения приговорить к десяти годам тюремного заключения... окончательный... не подлежит...

Тюрьма в Новочеркасске, где С.П. Королев находился с октября 1938 г. до июня 1939 г.

Василий Васильевич Ульрих

31

О люди,Люди с номерами!Вы были люди, не рабы.Вы были выше и упрямейСвоей трагической судьбы.Я с вами шел в те злые годы.И с вами был не страшен мнеЖестокий титул «враг народа»И черныйНомерНа спине.

Анатолий Жигулин

Доставленный обратно в Бутырку, Королев был помещен в церковь Бутырской тюрьмы, которая, ввиду того, что бога упразднили, служила местом временного пребывания полутора сотен уже приговоренных зеков, ожидающих отправки, этапа. Он был так подавлен, лучше сказать – раздавлен, что ни с кем не говорил, на вопросы не отвечал. Один из самых деятельных людей XX века – он был не в состоянии понять случившегося с ним, а потому и действовать не мог. Во что бы то ни стало надо подавить в себе истерику, задушить вопль, рвущийся из него, успокоиться, трезво все обдумать и тогда уже искать какие-то решения.

Сколько прошло времени – часов или суток – он, вероятно, не знал, во всяком случае очень скоро сквозь приглушенный вокзальный гул огромной камеры он услышал громкое:

– Королев, с вещами...

По правилам Бутырки, если говорили: «Оденьтесь слегка» – это означало, что поведут на допрос тут же в тюрьме. «Оденьтесь» – повезут в «университет», так называлась Лубянка, или в «академию» – это Лефортово. А если: «С вещами» – это значит увозят далеко.

Новая, ранее неизвестная грань тюремной жизни открылась Королеву: он не знал, куда его везут. Даже тогда, ночью на Конюшковской, когда его арестовали, он знал, что повезут на Лубянку, часто слышал: «забрали на Лубянку». А куда теперь?

Дня два просидел в пересылке на Красной Пресне, ждал пока оформят этап. Потом платформа. Теплушка. Состав тронулся без гудка. Поехали...

Московские казематы были переполнены, столицу требовалось разгрузить, и арестованных рассылали в пересыльные тюрьмы, где формировали этапы: в Коми, Мордовию, на Урал, в Сибирь, в казахские степи и далее – до крайних восточных пределов страны. Королев попал в Новочеркасскую пересылку. Прибыл он туда – в одну из самых больших тюрем на юге России – довольно скоро, если учесть скорость движения арестантских экспрессов – 10 октября, через две недели после суда. В Новочеркасской тюрьме провел почти восемь месяцев. Я не нашел ни одного человека, который бы помнил Королева по Новочеркасску, о жизни его там ничего не известно. Знак его пребывания в пересылке – заявления, которые он шлет оттуда в Москву. Сразу по прибытии он пишет Председателю, Верховного суда СССР и Прокурору СССР, который не ответил на его августовское письмо. В феврале 1939 года – в ЦК партии, в апреле – второе письмо Председателю Верховного суда.

В то же время в квартире на Конюшковской появляются какие-то подозрительные личности, приносят крохотные записочки: «Жив, здоров, не волнуйтесь...» Ксения Максимилиановна сует этим добровольным почтальонам деньги. Расспрашивать бесполезно: что могут рассказать уголовники?