Ирано-таджикская поэзия - Абульхасан Рудаки

«Стихи о вине» — образец классической касыды по форме: 1. Вступление— внепанегирический сюжет: здесь — описание изготовления вина, выраженное поэтической метафорой «Матери вина» — виноградной лозы, у которой отнимается и заключается в темницу (давильню) ее детище — виноград; 2. Переход («гозаргах») — с бейта двадцать второго до двадцать шестого, когда поэт переходит от метафорического описания к восхвалению посредством связующего звена — приглашения, отведав вина, устроить пир: «Тогда средь ярких роз и лилий поутру // Ты собери гостей на царственном пиру». 3. Панегирик (бейты 27–74) — восхваление знати и главного героя оды — систанского владетеля. 4. Заключение (бейты 75–95) — включение в касыду имени поэта, автора панегирика (намек на вознаграждение) и завершающее величание (апофеоз). По содержанию же касыда Рудаки резко отличается от льстивого панегиризма придворной поэзии, поскольку одическое восхваление незаметно переходит в проповедь идеи справедливого правителя, и касыда «превращается» в дидактическую. В ней поэт, часто в подтексте касыды, выражает свою излюбленную мысль о гармонии Любви и Разума. Мечта Рудаки о победе красоты жизни и разумного человеческого дела, непреходящий характер такой победы выражены в апофеозе (в мотиве Красоты, сияющей, как солнце, и в родном для поэта образе горного кряжа), с которым он обращается к эмиру, как к выдающемуся человеку.

ГАЗЕЛИ И ЛИРИЧЕСКИЕ ФРАГМЕНТЫ

Сюда включены дошедшие фрагменты, представляющие собою либо отдельную газель (которая, как и касыда, монорнфмична, но короче ее), либо «вводную часть» хвалебной оды-касыды, ее внепанегирическую часть (см. примечание к «Стихам о вине»), преимущественно лирического содержании.

«Столепестковые цветы, и мирт зеленый…» (стр. 36). — Есть Ночь могущества… — иначе: «Ночь определений» — по преданию, двадцать седьмая ночь месяца рамазан, когда в божественном откровении был ниспослан Коран.

«Не для насилья и убийств мечи в руках блестят…» (стр. 36). — Приписывается, без достаточных оснований, также поэту Носиру Хисроу.

«Придя в трехдневный мир на краткое мгновенье…» (стр. 37). — Трехдневный мир — в смысле кратковременный земной мир, в отличие от вечного горнего мира.

«Мне жизнь дала совет на мой вопрос в ответ…» (стр. 38). — Безосновательно приписывается также малоизвестному поэту Джупбарн Бухари.

«О трех рубашках, красавица, читал я в притче седой…» (стр. 40). — Стихотворение носит автобиографический характер: мотив «третьей рубашки» — намек на слепоту поэта. В основе стихотворения лежит библейско-кораническая легенда. Братья Иосифа, продав его в плен, показали своему отцу Иакову окровавленную рубашку, как доказательство того, что Иосиф растерзан зверем (первая рубашка, которую «окровавила хитрость»); жена египетского сановника Пентефрия, разорвав рубашку Иосифа, оклеветала его, заявив, будто он покушался на ее честь (вторая рубашка, которую «обман разорвал»); впоследствии, когда Иосиф стал главным везиром фараона и послал свою рубашку отцу, ослепшему от слез и горя по якобы погибшему сыну, то Иаков мгновенно прозрел от ее благоухания (третья рубашка, от которой «прозрел Иаков»),

«Мне возлюбленной коварство принесло одно мученье…» (стр. 41). — Меджнун и Лейли — знаменитая легендарная влюбленная пара, восточные Ромео и Джульетта.

«Для радостей низменных тела я дух оскорбить бы не мог…» (стр. 42). — Песня в честь свободного творческого духа, выражающая разочарование панегирической поэзией, превращающей поэта в придворного раба, восхваляющего владык на пирах, вместо выполнения высокой миссии — быть пророком высоких идеалов. В иссохшем ручье Эллады… (в подлиннике «иссохший греческий ручей»). — Эту фразу надо понимать не в философском смысле («греческая мудрость»), а как метафору бездумной, «великосветской» жизни знати, прожигающей время в пирах и увеселениях.

«Налей вина мне, отрок стройный, багряного, как темный лал…» (стр. 42). — Приписывается поэту Муиззи (XI в.), что маловероятно.

«Ветер, вея от Мульяна, к нам доходит…» (стр. 43). — Наиболее знаменитое из дошедших до нас стихотворений Рудаки.

В трактате «Чахар макале» Низами Арузи Самарканди (XI в.) об этом стихотворении приводится следующее предание:

«Амир Наср сын Ахмада (находясь в Герате. — И. Б.) сказал: «Куда мы станем летом уезжать, ведь лучше этого места нет, уедем в праздник Михрган осенью. Когда же Мпхрган наступил, он сказал: «Справим гератский Михрган и уедем».

Так он откладывал отъезд с разу на раз, пока не прошло четыре года, ибо была это лучшая пора Саманидской державы, и все было благоустроено, и страна не знала врагов, и армия была готова выполнять все распоряжения, и все время было счастливое, а счастье было полное. Но все это наконец опостылело, и тоска по дому взяла верх. Увидели, что шаху пригляделось это место, и на уме у него только страсть к Герату, а на сердце — привязанность к Герату. В своем разговоре он уподоблял Герат кущам Эдема, даже отдавал ему предпочтение и ставил выше кумиров Китая. Догадались, что он намерен и ближайшее лето провести в Герате. Тогда военачальники н высшие сановники государства отправилась к устоду Абуабдулло ар-Рудаки (а из собеседников падишаха не было ни одного, кто был бы так почитаем и авторитетен, как он) и сказали ему: «Мы одарим тебя пятью тысячами динаров, а ты прояви такое искусство, чтобы падишах покинул эту землю, ибо сердца наши изнывают в тоске по детям, а душа томится в стремлении к Бухаре». Рудаки согласился, а нащупав пульс у эмира и зная его нрав, он понял, что прозой он не проймет его, и обратился к поэзии, сложив касыду. Когда эмир утром опохмелялся, он вошел и сел на свое место и, когда умолкли певцы, он взял чанг и начал касыду на мелодию «ушшок»[4]. Он как тополь! Ты как яблоневый сад! — Он — имеется в виду эмир; ты — Бухара. Тополь в сад благоухания приходит. — «Когда Рудаки дошел до этого бейта, эмир был так взволнован, что сошел с трона н без сапог вздел ногу в стремена своего оседланного скакуна и направился в Бухару, так что шаровары н сапоги ему доставили лишь в Бурун, через два фарсанга; там он обулся и не выпускал поводьев из рук нигде вплоть до самой Бухары». Старинное предание весьма правдиво объясняет секрет воздействия этой газели, образно передающей одну страсть — тоску по родине.

«Я всегда хочу дышать…», «Сегодня Бухара — Багдад…», «Лицо твое светло…», «Лишь ветерок из Бухары…» (стр. 44, 45). С. Нафиси обнаружил в одном старом суфийском трактате, где они приписаны другому автору, но признал их принадлежащими Рудаки, что остается спорным, поскольку эти стихи напоминают подражания стихотворениям Рудаки.

«Зачем на друга обижаться?..», «В мире все идет…» (стр. 45). — Обнаружены в том же источнике, однако в данном случае авторство Рудаки не вызывает сомнения.

«Только раз бывает праздник…», «Казалось, ночью на декабрь…», «Тебе, чьи кудри…», «Я потерял покой и сои…» (стр. 46, 47, 48). — Эти произведения приписывались поэту Катрану (XI в.), подражавшему во многом Рудаки. Однако эта атрибуция убедительно оспаривается, и авторство Рудаки можно признать с большей вероятностью.

«Тебе, чьи кудри точно мускус…» (стр. 48). — Вамик и Узра — по старинным преданиям (возможно, эллинистического происхождения), любовная пара, воспетая после Рудаки в одноименной поэме Унсури (XI в.).

«Я потерял покой и сон…» (стр. 48). — …дай рубин… — равносильно выражению: «Целуй меня поцелуями уст [рубиновых] твоих».

РУБАИ

Четверостишия, содержащие одиннадцать — тринадцать слогов, написанные своеобразным метром, плод древнейшей иранской народной традиции. Рифмовка: аа ба, либо аа аа.

«Если рухну бездыханный…» (стр. 51). — Это четверостишие безосновательно приписывается также малоизвестному поэту Ланбони (XIII в.).

«Я гибну: ты, подобно Юсуфу, хороша!..» (стр. 51). — Юсуф — библейский Иосиф Прекрасный. По кораническому преданию, проданный в Египет, Юсуф так поразил всех своей красотой, что женщины во дворце его хозяина, резавшие фрукты, засмотрелись на него и поранили себе в кровь пальцы.

«Мою Каабу превратила…» (стр. 53). — Это стихотворение обращено к христианке, возлюбленной Рудаки.

«Еще я не пустился в путь…» (стр. 54). — Это стихотворение приписывается поэту Кисаи (X–XI вв.).

«Слепую прихоть подавляй…» (стр. 54). — С этим четверостишием связано следующее предание: один из сановников, усомнившись в способности Рудаки к прозрению, подумал об этом при встрече с поэтом. В ответ на свои сомнения он услышал строки четверостишия и был сконфужен. Безосновательно это рубаи приписывается также поэту Пахлавану Махмуду Хорезми (XIV в.).

КЫТА И РАЗЛИЧНЫЕ ФРАГМЕНТЫ

Жанр кыта (фрагмент) представляет собою небольшое (до 10–12 бейтов, обычно не более 5–7) монорифмическое стихотворение, которое формально отличается от газели тем, что в кыта первые две строки между собою не рифмуются, по содержанию кыта преимущественно носит характер размышления, дидактического высказывания, философского обобщения и т. д.