Прибой и берега - Эйвинд Юнсон

— Сделайте с ним что следует.

— Теперь уже скоро конец, — сказал Свинячий командир, — но это же нужно сделать. А потом будет по-новому, господин. Будет новая власть.

— Да.

Филойтий и Эвмей поволокли связанного Меланфия вдоль ограды во внутренний двор. У Главного козопаса во рту был кляп, слышались только его стоны. Они двигались медленно, тяжелое тело застревало в размякшей земле. Они сделали с ним что следовало, а потом повесили его на дальнем столбе. В песнях поется, что они отрезали ему нос и уши и отрезали самое главное — орудие продолжения рода, его мостки в будущее, и бросили отрезанное собакам, которые сожрали добычу. Можно примириться с этими фактами. Можно принудить себя считать, что боги играли, они были в игривом настроении, они веселились, им хотелось извлечь из своего празднества все, что только можно.

* * *

Дочь Долиона закричала снова — долгим криком, точно нож, болью прорезавшим дом. Рядом с ней лежало их дитя. Чей он, какой он — ей теперь было все равно. Это было ее дитя, ее первенец. Ей показалось, что волосики у ребенка черные. Ей показалось, что у него будет мягкая улыбка — он будет любимцем женщин. Ей хотелось знать, голубые ли у него глаза, как у Лаэрта и Телемаха, А закричала она, когда увидела немого Дакриостакта, который подошел к ней с факелом в руке.

Он сделал ей знак, показал, что она должна встать. Он взял ее за локоть. Он указал на ребенка, и она поняла, что должна взять его с собой.

* * *

Телемах ушел в свою комнату. На полу у двери стоял медный таз с горячей водой. Два чистых новых хитона, два новых вышитых плаща лежали на его постели. Две пары новых желтых сандалий стояли рядом посреди комнаты. Все это было предназначено ему и его отцу.

Он наклонился и окунул руки в воду.

* * *

Эвриклея, старая кормилица, главная среди кормилиц, великолепная старуха, совсем не высохшая, нет, куда там, полная бьющей через край ненависти, стояла в прихожей и смотрела, как Бородатый, Окровавленный, Безмерно Любимый, Наконец Возвратившийся идет в темноте по двору.

— Еще что-нибудь? — невнятно пробормотал он. — Я странствую, я вот-вот пущусь в странствие. Теперь уже все?

— Дочь Долиона, — сказала она. — Дочь Долиона только что родила.

Он тупо посмотрел на нее. Свет, струившийся из мегарона, освещал их лица. Он поднял руку, ту, что была изувечена сильнее, ту, что была особенно безобразной, и провел ею по лбу.

— Я странствую, — сказал он. — Я только должен навестить кое-кого из знакомых, прежде чем двинуться в путь. Я хочу спать. Хочу уйти в сон. Хочу быть чистым. Я не знаю дочери Долиона.

— Она причинила много зла, — сказала Эвриклея. — Она и ее ребенок причинят еще много зла.

— Я странствую, — сказал он. — Я не знаю никого, кто причинил мне зло. Не знаю ни одного человека. Не знаю ни одного ребенка, который причинил мне зло.

— Я этим займусь, — сказала Завершительница, Старшая кормилица. — Прикажу Дакриостакту этим заняться. По-моему, Госпожа хочет, чтобы девчонку и ее пащенка удалили из дома, из мира тех, кто чист.

— Я запрещаю… — сказал он.

— Уже поздно, господин, — сказала она. Он наклонился, всматриваясь в ее лицо.

— Да, уже слишком поздно, — сказал он. — И мне некогда думать об этом. Я сейчас же начну свое странствие, далекое странствие на запад.

Она покачала головой, она преданно улыбнулась ему:

— Странствие окончено, дитя мое, корабли вытащены на берег для зимовки. Я приготовила тебе ванну, ненаглядный мой господин.

ПРИМЕЧАНИЕ

Среди других книг, чья фабула восходит не просто к мифологическому сюжету, но и к канонической литературной версии этого сюжета («Улисс» Дж. Джойса, «Иосиф и его братья» Т. Манна), роман Э. Юнсона выделяется особенно тесной связью с текстом его античного источника. Шведскому читателю, со школьной скамьи знакомому с гомеровской «Одиссеей», эта связь прямо бросается в глаза. Нарочито точно следуя гомеровскому тексту в описании места действия, автор склонен едва намеченную у Гомера картину развернуть в многочисленных подробностях, так что читатель может увидеть в этом своего рода восполнение гомеровского текста через обращение к его подтексту. Из многочисленных примеров укажем на описание пейзажа на с. 24 и след., восходящее к двум строкам «Одиссеи» (V, 70-71). Вводя в повествование явный, казалось бы, анахронизм — кошку, гуляющую по двору Пенелопы всякий раз, как там оказывается «черноцветная» служанка Меланфо (см. прим. к с. 38), — Юнсон позволяет рассматривать весь этот мотив как попытку воссоздания в гомеровском мире новоевропейского и одновременно древнеегипетского лидера оккультизма — «черной кошки». Напрашивается вывод, что делается это в порядке не модернизации, но, напротив, как бы еще большей архаизации гомеровского сюжета: это обращение к вечной основе, на которую и у Гомера, и у романиста, живущего почти три тысячи лет спустя, вполне равные права. Именно этим можно объяснить и путешествия по каким-то «матриархальным» заветам деловой старухи Эвриклеи, и часто упоминаемые древневосточные божества, и, наконец, только кажущиеся современными политические термины, бывшие в ходу и у гомеровских греков.

Г. Гусейнов

Примечания

1

Остров Калипсо — Огигия — находился, по Гомеру, на западе Средиземноморья и отождествляется современными исследователями с островом Перегиль

2

Атлантиды — дочери подпирающего небесный свод титана Атланта (Гиады, оплакивающие своего погибшего брата и превращенные в созвездие; Плеяды, оплакивавшие Гиад и тоже взятые Зевсом на небо; Геспериды, хозяйки райского сада с золотыми яблоками на крайнем западе обитаемого мира); Атлантический океан обязан своим именем, однако, не им, но титану Атланту

3

Греческое слово «человек» у Гомера употребляется почти исключительно как антоним слова «бог».

4

Посейдон стал непримиримым врагом Одиссея после того, как тот ослепил сына Посейдона — одноглазого великана Полифема; вражда с Посейдоном стоила жизни многим другим грекам, возвращавшимся морем после Троянского похода

5

греческое племя, обитавшее в Эпире и державшее в повиновении всю эту область; их упоминание здесь — анахронизм, т. к. молоссы считались потомками внука Ахилла — Молосса, а сам Ахилл был младшим соратником Одиссея. Стимфал — город и область в Аркадии; Акарнания — древнее название области, лежащей на крайнем северо-западе Греции. Пиерия — области в Македонии и в Фессалии

6

в «Одиссее» (V, 81-151) Гермес с Одиссеем не встречается и передает повеление богов Калипсо

7

Гермес, древний аркадский бог, считался покровителем воров, ибо сам он совершил свою первую кражу через несколько часов после появления на свет (об этом повествует гомеровский «Гимн к Гермесу»)

8

Долион — слуга Лаэрта, садовник, подаренный на свадьбу Пенелопе. Вместе с шестью сыновьями, оставшимися, в отличие от Меланфо и Меланфия, верными Одиссею, он вооружился против родичей женихов Пенелопы, когда те пришли отомстить Одиссею

9

женские покои, или гинекей; доступ сюда возбранялся для всякого постороннего мужчины; помимо спален, а также детской, к гинекею относились и рабочие помещения для рабынь

10

греко-римская античность знакомится с кошками через тысячу лет после Троянской войны

11

имя Меланфо в переводе на русский означает «черноцвет»

12

большой зал, или мегарон. — Мегароном у Гомера называется большой пиршественный зал в богатом доме

13

здесь имеется в виду так называемая «лесха» — помещение для небольших общественных собраний, вероятно, напоминающее трактир, не предназначенное специально для ночлега, но не исключающее такой возможности для приблудного бродяги

14

Закинф и Итаку легко отождествить с теми островами, что и теперь носят эти названия; Зам обычно отождествляется с Кефалинией, где есть городок с таким названием; остров Левкада, лежавший к северу и часто упоминаемый в романе, в «Одиссее» отсутствует: под этим именем Гомер знает лишь пустынную «Белую скалу» у входа в подземное царство на крайнем западе Средиземноморья; Дулихий — букв.: Долгий остров — находился, по Гомеру, к юго-востоку от Итаки, но отождествить его с каким-то из реальных островов не удается

15

речь идет об учредителях новых таинств (мистерий); греческая религиозно-мистическая традиция представляла собой сложное переплетение различных верований и обрядов, по большей части не сводимых к каноническим формам; всякое вновь усваиваемое таинство подвергалось мощному воздействию неотменяемых местных обычаев и культов и само оказывало на них влияние; таинства отличались от других обрядов тем, что участие в них мыслилось непосредственным приобщением к божеству, в отличие от обращения к богам через посредников-жрецов; за разглашение таинства полагалось суровое наказание