Несущая свет. Том 1 - Донна Гиллеспи

И вслед за этим Марк услышал ужасные всхлипывающие звуки: его отец плакал, как ребенок! Марк не осмеливался заговорить, боясь выдать голосом жалость, которую испытывал к старику, и тем самым унизить его. Он только еще ближе придвинулся к ванне и положил свою ладонь на руку отца, как бы говоря: рыдай, сколько хочешь, это нисколько не умаляет тебя в моих глазах!

— Тогда я буду ждать тебя на том берегу Стикса, — прошептал, наконец, Юлиан-старший, беря себя в руки.

Марк сразу же почувствовал облегчение: он выиграл этот бой! А потом снова тяжелые думы обступили его со всех сторон: «Я теперь совсем один. Раньше в судах я отстаивал жизнь и достоинство других. Но сумею ли я отстоять жизнь своей семьи и свою собственную жизнь? Такая задача, наверное, схожа с задачей акробата — чтобы пройти по проволоке, ему нельзя смотреть вниз. Но у меня нет времени учиться делать это. «Ты уже превратился из человека, который ищет убежище, в человека, который дает убежище другим». Изодор произнес тогда эти слова с таким спокойствием, как будто взять на себя подобную роль так же легко, как надеть новый плащ».

— Марк, тот черный амулет… все еще с тобой?

За все это время он ни разу не вспомнил о черном чужеземном мешочке с землей.

— Нет, я снял его, когда повзрослел.

— Сделай одолжение мне, мертвому человеку, надень его снова. Это обеспечит тебе помощь божественных сил, а тебе сейчас как никогда нужна их помощь. Я не хочу тебя разочаровывать, но…

— Но ты считаешь, что мои шансы на спасение равны шансам новичка, вышедшего на арену с палкой против стаи разъяренных хищников. Я знаю, что у меня нет почти никаких шансов. Думаю, что мне надо будет выковать свое собственное оружие и с ним вступать в бой. Впрочем, я удовлетворюсь даже тем, если смогу удержать хищников от разбоя, если увижу, что они смертельно страдают, глядя на пищу, но не имея возможности прикоснуться к ней.

— Больно… — еле слышно прошептал отец. — Позови хирурга, чтобы он вскрыл вены под коленями. Я ведь и так терплю эту боль слишком долго.

Марк закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать, чтобы прогнать от себя нестерпимый ужас и жалость к старику.

— Умоляю тебя! — сказал он тихо. — Прими быстродействующий яд.

— У меня слишком сильный организм для любого яда. Я ведь всю жизнь принимал яд малыми дозами для того, чтобы уберечься от отравителей…

Тут голова старика бессильно откинулась назад, и Марк понял, что хирург уже не понадобится. Он жадно вглядывался в каждую черточку отцовского лица, еле различимого теперь в сгустившихся сумерках, стараясь навсегда удержать его в памяти.

Но отцу вновь удалось заговорить с ним, голос старика звучал теперь по-детски умоляюще. Марк опустил глаза, с трудом перенося эту пытку.

— Мои книги… Я писал на песке, их сожгут… Труд всей моей жизни… труд… Лет через десять те, кто помнил мое имя, забудут его. Мой огромный труд о Германии так и остался незаконченным… У меня такое ощущение, будто я умираю, оставляя беспомощного младенца, которому так нужна моя забота…

— Твой труд останется жить, — твердо сказал Марк, размышляя над тем, как странно поменялись их роли: теперь он сам был как бы родителем, утешающим и заботящимся, а его отец — ребенком, которому надо было помочь спокойно уснуть.

— Если только среди богов… — с горечью сказал умирающий.

— Нет. Здесь на земле, среди людей. Отец, я сам закончу написание четырех последних книг и никому не скажу об этом. Твой грандиозный труд об обычаях и верованиях племен Севера станет самым авторитетным в этой области. Он сделает честь любой библиотеке от Рима до Александрии! Мир будет думать, что это ты закончил его. Прими это как мой подарок.

Отец с трудом повернул к нему голову.

— Это было бы хорошо… так хорошо… — начал он горячо, но внезапно замолчал, совершенно обессилев.

Вообще-то Марк сомневался, что его обещание принесет отцу какое-то облегчение, ведь Сенатор считал, что его сын тоже обречен. Но, по-видимому, ум Юлиана-старшего уже помутился, и он забыл о том, о чем говорил совсем недавно.

— Не умирай! Слышишь, не умирай никогда… — шептал старик. — Да, я… обо всем этом… подумаю… Марк, клянусь богами, ты дорог мне… Забудь о том…

Неожиданно он замолчал, как будто натолкнулся на какой-то невидимый барьер. Прерывистый хриплый вздох вырвался у него из груди.

«О Юнона, прояви милосердие! Он ведь не договорил, он хотел еще что-то сказать мне!» — взмолился Марк.

Язычок пламени в лампе вдруг судорожно замигал, забился, — как будто тень умершего проскользнула мимо светильника, и внезапно потух. Марк остался в полной темноте. Он застыл не шевелясь, хотя знал, что за дверью ждут Диокл и хирург, но Марк не был еще готов выйти на люди и услышать вой домочадцев.

— Что, что я должен забыть? — сказал он громко, обращаясь к мертвому телу. — В чем ты раскаивался, отец? В том, что смеялся над моей тягой к ученью и считал ее чрезмерной? Не беспокойся об этом, это было в твоем характере, как в характере лошадей резвый бег. Ты хотел попросить у меня прощения… Но те, кто виноваты в твоей гибели, они не просят прощения. Да я и не прощу им никогда твоей безвременной кончины! Вот твоя награда за верную, беспорочную службу! Если я останусь жить, я не буду служить им, этим палачам. Я не буду следовать долгу, как следовал ему ты всю жизнь, потому что у меня нет чувства долга перед твоими убийцами. Если служишь, то надо служить во имя… Во имя чего? Во имя любви!

Произнося эту речь над мертвым телом, Марк вдруг ясно осознал, что его отец превратился в нечто неодушевленное, и его по сути уже нет рядом. Его нет нигде! Существование душ в загробном мире — все это обман, придуманный жрецами для того, чтобы заставить людей приносить жертвы и дары в храмы.

Но тут он явственно ощутил чье-то присутствие в темноте, как будто кто-то благожелательный и внимательный упорно напрягал свой слух, чтобы уловить каждое его слово, каждый вздох, каждую невысказанную мысль.

— Я верну тебе то, что ты дал мне в свое время: весь мир! Я позабочусь о том, чтобы он почитал твое имя, ценил твой труд, помнил тебя! Ты ведь хочешь остаться в памяти благодарных потомков. Я добуду для тебя эту память! И не из-за сыновнего долга — этого воловьего ярма — а из любви к тебе! — Марку показалось, что он чувствует дыхание отца. — Да, из любви!

«Почему отец умер так внезапно и при жизни не слышал этих слов сына?» — размышлял Марк. Но затем он осознал, что не сказал бы этих слов умирающему отцу — для того, чтобы произнести их, ему нужно было удалиться на безопасное расстояние от смерти.