Прочь из моей головы - Софья Валерьевна Ролдугина

– откликнулась я хрипло и рефлекторно облизнулась. – Нет, я… В общем, мы как-то неудачно скинули с меня пальто, и… Ну, мама с папой…

Судя по вытянувшемуся лицу, дошло до Йена быстро.

– Урсула, прости. Я идиот.

– Честно говоря, я и не жду, что ты будешь полным совершенством – что тогда делать рядом с тобой далеко не совершенной мне? – пожала я плечами, отшучиваясь. И упрямо добавила, опустив голову: – Но извинений я от тебя жду не за это.

– О, – взгляд у него стал задумчивым. – Флёр?

– Да, – кивнула я. А потом представила, как буду выслушивать объяснения или, если совсем не повезёт, истории из далёкого прошлого, когда другая женщина была у него «и в голове, и в сердце»… Во рту появился отчётливый привкус металла – кажется, я неосознанно прикусила губу. – Но вообще-то проехали. Мало ли кто и что ляпнул. Если подумать, то свою пощёчину за посторонних женщин в нашей постели ты уже получил – вот на том и закончим, – заключила я с немного ненатуральной бодростью. И предложила: – Мир?

Честно говоря, на самом деле никакое это было не «проехали», и в сердце у меня до сих пор торчала заноза размером с корабельную сосну, но развивать тему оказалось слишком страшно. Конечно, прошло пятьдесят лет, а за полвека, проведённых в загробном мире, все чувства должны выветриться… Но что, если не выветрились? Людям свойственно забывать дурное, идеализировать собственное прошлое, облекать его в сияющий ореол – и что мне, обычной женщине, противопоставить этому сиянию?

– Мир, значит, – пробормотал Йен и окинул меня очень странным взглядом. А потом вдруг вскочил, сгрёб в объятия, крутанул, как ребёнка – и мы вместе рухнули в наколдованное мягкое-мягкое кресло, да так и застыли, прижавшись друг к другу… По ощущениям это было очень правильно, куда естественнее дурацких двух стульев в разных концах зала. – Иногда мне хочется снова забраться к тебе в голову, чтобы наверняка знать, о чём ты размышляешь с таким напряжённым лицом.

– Плохая идея.

– Я тоже так думаю, – усмехнулся он и поцеловал меня в макушку. – Прости. Я тороплю события, хотя сейчас нам стоило бы сосредоточиться на суде. Если что-то пойдёт не так, нам всем это дорого обойдётся… А у меня скверные предчувствия, Урсула.

Извернувшись, я запрокинула голову, чтобы видеть его глаза.

– Ты собираешься развернуть общественное мнение на сто восемьдесят градусов, разумеется, проблемы будут. Ничего нового.

Глаза у него потемнели, и он невесело улыбнулся.

– Знаешь, примерно то же самое я себе говорил накануне собственной смерти. И вот всё повторяется… У судьбы отменное чувство юмора, не находишь?

– Ты уже оказался сильнее смерти. – Я прикоснулась к его щеке – тёплая, гладкая… наверное, чародеям не нужны примитивные бритвы. – Почему же ты считаешь себя слабее судьбы?

Йен накрыл мою ладонь своей, а потом поцеловал – коротко, невесомо – и щекотно провёл языком вдоль линии жизни.

– Никогда не думал, что слова поддержки могут быть настолько возбуждающими.

По спине мурашки побежали.

– А что тебя возбуждало раньше? – спросила я хрипловато. И пошутила: – Надеюсь, ты не мазохист?

– Вроде бы нет, – фыркнул он и повернулся так, что теперь моя ладонь закрывала ему половину лица. – Мне точно не понравилось, когда меня убивали. Зато мне очень нравишься ты.

– Что, даже на трезвую голову? – не удержалась я.

– У тебя язык змеи, женщина, – весьма правдоподобно изобразил он Арто, и мы рассмеялись почти синхронно. – Нужны доказательства?

Вообще-то я в них очень даже нуждалась, причём в подробных и последовательных, но до суда над Хорхе оставалось меньше суток, и хорошо выспаться накануне нам бы не помешало. Да и воспоминания о неудачной попытке пока ещё были слишком яркими… Так что я с сожалением качнула головой:

– Ну-у, предположим, я тебе верю на слово. – И добавила серьёзно, неожиданно для самой себя: – Пообещай мне, что завтра больше никто не умрёт. Я не хочу никого терять. Только не так.

Йен ответил не сразу, а когда заговорил, то это было не уверенное «Да», не какая-нибудь шутка, а тихое:

– Я постараюсь.

Но такой ответ успокаивал даже больше, чем любой другой. В конце концов, чего ещё можно желать – самый могущественный чародей обещает приложить все усилия, чтобы не допустить кровопролития… Оставалось верить, что та, другая сторона тоже не горит желанием множить трупы.

Мы долго сидели вот так, вместе, в состоянии хрупкого равновесия, пару часов уж точно. Я то и дело проваливалась в дрёму; Йен гладил меня по загривку, как кошку, и иногда принимался напевать вполголоса – тягуче, сладко, мелодично и так тихо, что голос его можно было принять за наваждение. Зал точно превратился в отдельный мир, покидать который не хотелось – но пришлось, конечно. За ужином мы перешучивались, как обычно, хотя меня грызла изнутри странная тоска, словно бы предощущение неминуемой потери, а Йен явно нервничал. Тильда, впрочем, ничего не заметила и искренне радовалась, глядя на нас. Что касается Салли, то её, кажется, больше занимала полировка любимого тесака, чем любовные драмы или беспокойство о будущем – весьма разумный подход, всем бы с неё пример брать.

Потом начали приходить письма.

Вообще фразу «черкнуть пару строк вероятным союзникам» я сперва понимала иносказательно и не заметила, что на первом этаже в холле появился почтовый ящик. Время от времени он начинал мерцать всеми цветами радуги и противно свистеть, как закипающий чайник – всё громче, громче, по нарастающей. Тогда Йен спускался и выгребал из него конверты, иногда по несколько штук за раз. Некоторые уничтожал, весьма едко поясняя, какими бездарными чарами его-де собирались убить; особенно запомнилось пухлое письмо, которое успело обратиться в куцую, белёсую змею с головой, похожей на смятый одноразовый стаканчик.

– Впервые вижу столь откровенную сублимацию, – вздохнул Йен, безжалостно раздавив тварь каблуком. – Или, вернее будет сказать, овеществление собственных болезненных комплексов? Мог бы просто отказать, я и не настаивал на союзе… О, а это интересно! – улыбнулся он, доставая следующий конверт – лаконичный, тёмный, с оттиском в виде симметричного цветка с рядами округлых лепестков. – «Стальная Камелия», надо же. Раньше она была голубой.

– А такие разве существуют?