Том 6. Зимний ветер. Катакомбы - Валентин Катаев

— Николай Васильевич, кто вам разрешил вставать с постели? — строго сказал Черноиваненко.

— Я совершенно здоров, — мрачно блеснув глазами, ответил Синичкин-Железный. — И я очень вас прошу больше не возвращаться к этому вопросу.

— Так вот что, товарищи, — сказал Черноиваненко. — Пока что ход «ежики» окончательно мы не будем заделывать. Я думаю, он нам еще сослужит последнюю службу. А уж потом мы его прочно заделаем и будем ходить с черного хода. — Он многозначительно поднял брови. — Будем ходить с черного хода. Да.

На исходе ночи, в тот мертвый предутренний час, когда даже самых бдительных часовых обычно одолевает сон, Туляков и Цимбал, нагруженные большими трофейными минами, вылезли по веревке из колодца.

Мороза почти не было. Как это часто случается на юге, среди зимы вдруг наступила короткая оттепель.

Дул мягкий морской ветер, и звезды так равномерно мерцали, как будто бы по ним время от времени проводили темной ладонью.

Над головой небо было серое, и чем ниже оно спускалось, тем становилось темнее, а на горизонте, над мутными, безлюдными снегами, оно было как черный бархат.

Они пробрались через неохраняемый сад школы к самому дому и положили там все три мины. Две мины они пристроили у заднего крыльца, а одну, на всякий случай, — в воротах. Они так медленно ползли через сад, так долго лежали в сыром снегу возле каждой изглоданной зайцами яблони, так терпеливо пережидали малейший подозрительный шум, что на все это у них ушло не менее двух часов. Когда они вернулись к колодцу, по всем дворам села Усатова уже пели третьи петухи. Они благополучно спустились в колодец, зажгли оставленный фонарь и скоро достигли лагеря.

Их уже давно ждали. Все были в сборе, все были вооружены и ждали только сигнала, чтобы приступить к выполнению второй части задуманной операции. Тотчас весь отряд, в полном составе, отправился к ходу «ежики». Здесь все они вышли наружу и подняли страшную пальбу в воздух. Патронов в катакомбах осталось совсем немного, но для этого случая Черноиваненко приказал каждому человеку выпустить полную обойму. Они стреляли и бегло, и по команде, и залпом. Серафим Туляков строчил из пулемета, давая одну за другой длинные очереди. Цимбал бросил несколько гранат, которые, разрываясь, судорожными вспышками освещали землю, и небо, и трупы расстрелянных пленных. В довершение всего каждый во все горло кричал «ура». Они подняли такой шум, что издали можно было подумать, будто целый батальон идет в атаку.

Очень скоро где-то вдали стали вспыхивать электрические фонарики, послышалось несколько винтовочных выстрелов часовых или патрулей. В серое предутреннее небо полетели разноцветные сигнальные ракеты, и рожок горниста сыграл тревогу. И в тот же миг над Усатовыми хуторами вспыхнула молния, рванулось высокое разноцветное пламя, и грохнул взрыв, от которого задрожала земля, — это, по всей вероятности, поднятый по тревоге комендант выскочил со всем своим штабом на крыльцо, где совсем недавно побывали Туляков и Цимбал. И не успело эхо первого взрыва утихнуть где-то за волнистым краем сумрачной снежной равнины, как ударил второй взрыв, немного послабее первого, но тоже достаточно сильный, — вероятно, это из ворот школы выехала маленькая дежурная танкетка и напоролась на другую мину.

— Вот это и есть наш ответ турецкому султану, — сказал Черноиваненко.

После этого люди быстро спустились под землю, и ход «ежики», отслужив свою службу, был заминирован и заделан весьма прочно на долгое время.

30. «Тарас Бульба»

Утро, день и вечер отличались от ночи тем, что ночью не слышно было гудения примуса. Кроме обязательной утренней гимнастики, обтирания холодной водой, чистки оружия, патронов и зарядки аккумуляторов, Черноиваненко ввел ежедневную обязательную починку одежды и обуви. Теперь при совсем слабом свете фонаря красный уголок напоминал не то портняжную, не то сапожную мастерскую.

Однажды Черноиваненко порылся на своей каменной полке, вырубленной в стене, и взял оттуда «Тараса Бульбу» Гоголя.

— Займемся немножко художественной литературой, — сказал он, — почитаем «Тараса Бульбу». Сильная книга. Я ее люблю с детства. Освежим же в памяти страницы нашего славного прошлого и вспомним, как сражались за родину наши предки — запорожцы против иноземного ига… идущего на них с Запада. Но только это мы попросим читать уже кого-нибудь помоложе: пусть читает наш комсомольский актив — Святослав или же наши пионеры Валентина и Петя. Приятно, когда молодой голос рассказывает о героике прежних дней.

Так начались ежедневные чтения подпольного райкома.

— «Андрий едва двигался в темном и узком земляном коридоре, следуя за татаркой и таща на себе мешки хлеба, — читал Петя, облизывая языком сухие, бледные губы. — Скоро нам будет видно, — сказала проводница, — мы подходим к месту, где поставила я светильник…» Совсем как у нас в катакомбах, — сказал Петя.

— Хорошо. Комментарии после, — заметила нетерпеливо Валентина. — Читай дальше!

— «И точно, — продолжал читать Петя, — темные земляные стены начали понемногу озаряться. Они достигли небольшой площадки, где, казалось, была часовня; по крайней мере, к стене был приставлен узенький столик в виде алтарного престола, и над ним виден был почти совершенно изгладившийся, полинявший образ католической мадонны. Небольшая серебряная лампадка, перед ним висевшая, чуть-чуть озаряла его…»

— Видишь, ничего общего, — сказала Валентина.

— Что «ничего общего»?

— Ничего общего с нашими катакомбами. Какая-то сплошная поповщина.

— А светильник? — сказал Петя.

— Светильник — это специально для освещения. А у них это что-то религиозное. Ладно, читай дальше.

И Петя стал читать дальше про таинственную татарку, которая подняла с земли медный светильник и зажгла его от лампады.

— «Свет усилился, и они, идя вместе, то освещаясь сильно огнем, то набрасываясь темною, как уголь, тенью, напоминали собою картины Жерардо della notte. Свежее, кипящее здоровьем и юностью, прекрасное лицо рыцаря представляло сильную противоположность с изнуренным и бледным лицом его спутницы».

— Нет! — воскликнула Валентина, тряхнув калачиком заплетенных волос и сердито сверкнув глазами. — Нет, все-таки этот рыцарь Андрей — самый настоящий изменник родины. И правильно, что его в конце концов расстреляли.

— За дело расстреляли, — глухо произнес Синичкин-Железный, постукивая длинными пальцами по каменному столу.

— Ну, Петечка, читай дальше, — заметила Матрена Терентьевна рассеянно. — Не останавливайся после каждого слова.

— «Проход стал несколько шире, — продолжал Петя, — так что Андрию можно было пораспрямиться. Он с любопытством рассматривал сии земляные стены, напоминавшие ему киевские пещеры. Так же как и в пещерах киевских, тут видны были углубления в стенах и стояли кое-где гробы; местами даже попадались просто человеческие кости, от сырости сделавшиеся мягкими и рассыпавшиеся в муку. Видно, и здесь также были святые люди и укрывались также от мирских бурь, горя и обольщений…»

— Постой! — сказал вдруг Черноиваненко. — Я прослушал: кто это там укрывался в киевских пещерах от мирских бурь, горя и обольщений?

— Святые люди, — сказал Петя.

— Ну, это неверно! — воскликнул Черноиваненко сердито.

— Тут так написано, — скромно сказал Петя.

— Не все то правда, что написано. Подожди-ка.

Черноиваненко остановил рукой мальчика, который собирался читать дальше, и откашлялся.

— Прошу слова для небольшого замечания и фактической справки. Гоголь утверждает, что в киевских пещерах сидели святые люди, которые укрывались там от мирских бурь, горя и обольщений. Может быть, такие святые люди и были. Даже наверное были. Но все же история говорит нам, что киевские пещеры в основном имели военно-стратегическое значение. В них отсиживались киевляне во время монголо-татарского нашествия. В киевских пещерах монахи-воины хранили запасы продовольствия и оружие. Из пещер они совершали вылазки в тыл врага и наносили ему сокрушительные удары, они отстаивали от иноземного нашествия свою родину, а вовсе не укрывались от мирских бурь, горя и обольщений. Так что с этой стороны мы отчасти должны следовать их примеру и совсем не должны верить Гоголю, который очень тонко, по-гоголевски, как бы призывает своих читателей к пассивному сопротивлению и даже капитуляции перед лицом трудностей. А что касается литературной красоты, то на этот счет, конечно, у нас двух мнений быть не может. Нет слов — красиво. Даже прекрасно. Но исторически неверно, — решительно сказал Черноиваненко. Потом он с хитрой улыбкой вдруг посмотрел на товарищей, перестал улыбаться и прибавил очень серьезно, даже строго: — Учтите это.