Больно берег крут - Константин Лагунов

Не вдруг примирил себя Черкасов с решением о выводе Бакутина из состава городского комитета партии. И особняк, и Нурия, и дикая, нелепая драка с Сабитовым — все это, по мнению Черкасова, были узелки одной веревочки, конец которой держала в своих руках самовлюбленная Ася. Ее и винил во всем Черкасов, и невзлюбил за то, и никак не мог переломить себя.

Когда подмятый Бакутин стал сторониться Черкасова, лишь по нужде заглядывал в горком, не заговаривал о факелах, не задирался, Черкасов принялся тормошить его: приглашал на всевозможные заседания, включал в разные комиссии, советы, президиумы, непременно поминал добрым словом в докладах и статьях. Многолетний опыт работы с людьми подсказывал Черкасову, что бунтарская суть Бакутина жива и скоро снова проявит себя, непременно проявит.

Чутье не обмануло Черкасова, и он возликовал, прочитав в «Правде» бакутинскую статью об утилизации нефтяного попутного газа. Неделю спустя там же появилась статья Румарчука, которая безоговорочно поддерживала Бакутина. Потом на сессии Верховного Совета Союза выступил Боков с предложением о немедленном строительстве ГРЭС на попутном газе и о сооружении в Турмагане газоперерабатывающего завода, о строительстве химкомплекса.

Верховный Совет поручил Госплану провести нужные исследования и подготовить документы. Колесо закрутилось. Чем дальше, тем быстрее, приближая долгожданную и трудную победу.

И вдруг этот указ.

Черкасов скомкал газету. «Что бы такое придумать? Смягчить. Подсластить. Поймет, конечно, встопорщится и все равно… Такую характеристику выдали. Боков поддержал. Не мог же Румарчук единолично. Загадочная картинка. Проявится: все тайное станет явью… Вперед затылком не ходят. Выйти напрямую? Обошли, мол, обидели, не унывай. Не солидно. Не ради наград и почестей подымают из болота Турмаган, не один Бакутин обойден. Сделать вид — ничего не случилось? Ни словом, ни взглядом? Подумает: наша работа… Эх, рас…»

Скрипнула дверь. Вошел Бакутин. «Ну вот. Теперь объясни попробуй. Надо было…»

— Извини: без предупреждения.

— Проходи, — шагнул навстречу, тиснул руку. — Садись.

— Давай посидим. Может, высидим.

Как ни прислушивался, ни приглядывался Черкасов, ни горечи, ни обиды не уловил. «Неужели не видел Указа?» Перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, и Черкасов утвердился в предположении: «Не видел… Сказать напрямки или издали поделикатней? Пусть выговорится, выплеснет обиду…»

— Чего так сострадательно на меня поглядываешь? Сочувствуешь? Наградой обошли?

Смущенно крякнул Черкасов, поспешно отвел глаза.

— Ах, Владимир Владимирович. Душевед, а…

— Рисуешься? — задетый за живое, спросил Черкасов.

— Дивлюсь. Не примечал за тобой такого. Думал, весь на виду. А ты в исключительные метишь…

— О чем ты? — с недоумением и обидой спросил Черкасов.

— О том самом. Не хмурься, не колись взглядом. Воз у тебя — не легче, заслуг — не меньше, а награды — никакой. Чего ж не обиделся? Не славы, мол, ради, не за чины и награды… Да? Вот и мы, смертные, из того же теста. И нам главное — Турмаган поднять, поставить на ноги. Остальное — чешуя.

— А любовь? — сорвалось с языка обиженного Черкасова.

— И любовь. Если она поперек… святого дела.

На обветренных загорелых щеках Бакутина проступила краснота, глаза стали яркими, с пугающим и притягивающим сумасшедшим посверком. Он слегка запрокинул голову, изготовился к драке. «При чем тут любовь? — попенял себе Черкасов. — Язык наперед мысли скачет. Нашел о чем… Хорошо ответил. В чем-чем, в любви смыслит. За нее и бит, и ломан… Ох, распетушился. А я и не собираюсь на этом камешке ни себя, ни тебя испытывать… Поостынь чуток. И я отойду… Вот балбес. Старею, что ли…»

В кабинете застыла неловкая тишина. Не глядя друг на друга, мужчины густо дымили сигаретами. Докурив до ногтей, Бакутин притиснул окурок ко дну пепельницы и еще не очистившимся от смущения глуховатым голосом сказал:

— Помощь твоя нужна, Владимир Владимирович. Чепе на пороге. Не схватимся — спохватимся…

— И все равно — поплатимся, — неожиданно в рифму договорил Черкасов. Улыбнулся, подтолкнул заученным жестом дужку очков на переносице, лизнул ладонью голую макушку. — Показывай свое чепе.

— Вон, — кивнул Бакутин на окно. — Захочешь — не спрячешь.

— Товарный парк? — уточнил Черкасов.

— Да. До сих пор без прописки живет. Не узаконен. Ни пожарного депо, ни термической установки…

— На последнем пленуме обкома я опять говорил об этом. Начальник нефтестроя с трибуны…

— А-а… балаболка. Был здесь со своим министром. Помните? Клялся ему при Бокове доделать и сдать… Больше года минуло…

— Если бы половину обещанного нам сдавали в срок, мы были бы и настоящим городом, и первоклассным промыслом. — Снял очки, небрежно швырнул на стол. Прикрыл ладонью глаза. — Расчеты есть?..

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся. — Современный руководитель производства — и передвижное ЦСУ, и говорящая ЭВМ, и ходячий справочник по технике безопасности. Для начальства — поминальник, подчиненным — молитвенник.

— Ну-ну, — не то поощрил, не то осадил собеседника Черкасов.

— В будущем году Турмаган добудет двадцать четыре миллиона тонн…

— Двадцать четыре! — подтвердил Черкасов.

— Чтобы их переварить, товарному парку надо минимум восемнадцать сепараторов, а их двенадцать. Концевая трапная установка ни к черту… Резервуаров не хватает. Летом. При нашей духоте. Такая перегрузка… Настоящая пороховая бочка…

— Что предлагаешь?

— Ничего.

— Вот так кувырок, где был пол — там потолок.

— Примерно так, — согласился Бакутин и тут же засердился. — Обком знает! Главки знают! Министерства знают! Давай сочиним телеграмму в Совмин…

— Значит, в Совмин? — машинально переспросил Черкасов.

И не дождался ответа.

Никакого ответа не было на этот один из многих проклятых вопросов турмаганского бытия.

Аэродром.

Нефтепровод.

Железная дорога.

Речной порт.

Районная котельная.

Жилье.

Быт…

Ни одну из этих проблем своими силами город не мог решить, а не решив их, нефтяной Турмаган не мог встать во весь рост, шагнуть во всю ширь, размахнуться во всю мочь. И областных сил никак недоставало для этого.

Турмаган — всего лишь клетка неохватно огромного, невероятно сложного и громоздкого государства. Его беды и боли неподвластны были рукам Черкасова или Бокова…

Вот что прекрасно понимал Черкасов. Но он понимал также и то, что без его усилий, без усилий Бакутина, Румарчука, Бокова с турмаганской бедой не сладить…

3

Пока Боков стоял, развернув плечи, и сверху засматривал на собеседника, он казался грузным, тяжеловесным, медлительным. Но вот, прощально кивнув, он пошел — и никакой тяжеловесности, потому как походка у Георгия Павловича — легкая, шагал он широко, невесомо и быстро. Сказывалась геологическая закваска и многолетний охотничий опыт. Он с юности неистребимо любил охоту, любил не за добычу — за движение, поиск, азарт — что и сделало охоту пуще неволи.

То и дело приходилось отвечать на поклоны встречных, это рассеивало внимание, не давало сосредоточить, сконцентрировать мысль на одном, и, чтобы избавиться от этой помехи, Георгий Павлович круто свернул с центральной улицы и через пару минут оказался в допотопном глухом, пустынном переулке с одноэтажными разноликими домишками, украшенными резными карнизами и ставнями, причудливыми фигуристыми дымниками, точеными оградками палисадников. Высоченные, сбитые на века ворота были черны от долголетья, время их подточило, покривило, пощипало. И саженные заборы, держась на подпорках, просвечивали огромными щелями. Все постарело, износилось, обветшало и, казалось, с нетерпением ждало своего конца. «Ничего. Поскрипите еще немного. Скоро и ваш черед…» — мелькнуло в сознании Бокова, и он припомнил схему генплана города, отыскал на той схеме этот район. Тут будет жилой микрорайон из девятиэтажных домов со всеми службами быта. «Все будет, а пока…»

Узкая пешеходная тропа, похожая на траншею, пробитую в снегу, во многих местах заледенела, и, чтобы не скользить, Боков пошел медленней. Проезжая часть переулочка была изрезана глубокими колеями, изрыта ухабами, одолеть которые по силам было только могучему вездеходу «Урагану». Деловито и сосредоточенно сновали по переулку разномастные псы. Развалясь на бревенчатых заборах, грели хребты лохматые, большеглазые, бесстрашные сибирские кошки. На тропке, едва не попадая под ноги, танцевали горластые воробьи. Вкусно пахло березовым дымом, свежими осиновыми опилками, иногда невесть откуда наплывал терпкий аромат спелого арбуза. Ветер срывал снежный пушок с деревьев, кропил белой пылью Бокова. Пронзительный скрип снега под его ботинками распиливал на куски безлюдную, сонную тишину. «Деревня деревней, а всего три минуты ходьбы от центральной площади…»