Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью - Александр Иванов

Хотя потом Олег Николаевич и говорил:

— Боже мой… я ничего нового не изобретал… Это Немирович-Данченко говорил, что любому театральному организму дано счастливой жизни десять-пятнадцать лет. Ну, вахтанговцам — двадцать.

Так оно и было.

Тот, кто хоть раз видел квартиру Олега, его кабинет, отгороженный бутафорской книжной стеной, никогда не уйдёт оттуда без особого впечатления.

В последние два-три года Олег очень сблизился с Владом Заманским, невзирая на то, что Влад старше меня, а стало быть, их с Далем разница в возрасте должна была очень ощущаться. Но нет… Они прекрасно понимали друг друга.

И вот, как-то я рассказывал Олегу про то, как Заманский строил свою квартиру в доме рядом с ЦДЛ, как он чуть ли не три или четыре раза выходил из этого кооператива — столь бесконечно это длилось. Потом опять возвращался и, наконец… построил. Помню глаза Влада в тот момент: некая опустошённость. Впрочем, это всегда свойственно человеку. Есть движение, процесс — и всё замечательно! Потому что результат всегда хоть на йоту, но не такой, как ждёшь…

Даль свою последнюю квартиру не строил годы. Можно сказать, что в определённом смысле она упала на него с неба. И вдруг я увидел, что его это совершенно… не радует. Да, закончен труд. Он соединил в одном доме трёх близких женщин: маму, жену, тёщу, которые все были вокруг него и жили по принципу «всё для Алечки». Что дало потом жуткий, совершенно обратный резонанс, как только его не стало. В сущности, выяснилось, что он был «цементирующим раствором» этой квартиры, семьи.

И вот в первую же осень своего новоселья Даль звонит мне раз, и ещё раз, и ещё-ещё-ещё… И мы с ним вечером выкатываемся куда-то в Москву, и его тянет куда-то зайти…

— Алька! У тебя такой дом…

Раздражённо:

— Слушай, неужели ты не понимаешь?! Помнишь, ты мне про Заманца рассказывал?

И уже почти ласково:

— Ну, Валюша… Идём, идём, идём… Там всё хорошо, всё нормально — я спокоен…

Мы очень много пели вместе, в молодые годы — особенно. Чаще другого — «Глядя на луч пурпурного заката…». Когда Олег уже входил в состояние «полного заплыва», то там уже действительно постепенно начинал включаться тот самый ряд, о котором много говорят — полуприблатнённое и т. д. «Лягут синие рельсы от Москвы до Чунсы…» И здесь он уже выходил в сольное пение. Но первая потребность в хорошем застолье или в каком-то хорошем трёпе, когда всё ещё было очень незамутнённо, — это неизменно романс «Глядя на луч…». Я по нему даже определял степень его состояния… Было ясно, что всё ещё очень хорошо, что он чуть-чуть только… и вот его потянуло петь… Потому что дальше уже шли совсем другие вещи.

Помню и Рузу 1964 года… Это была потрясающая зима! Этот «Уголёк», который был по вечерам… Кто-то шёл в кино, а мы с Далем шли туда. По тем временам — это был бар, некое подобие загородной виллы. И Олегу это очень нравилось. Гулянья под морозными звёздами, потом возврат опять в эту каминную, в «Уголёк». И там он снова хватал гитару или же меня просил, засаживал к клавиатуре, и я элементарно ему аккомпанировал.

Он был очень молод, ему не исполнилось ещё и двадцати трёх лет. Он только с осени начал работать в «Современнике». Несмотря на это, конечно, в нём чувствовалась какая-то зрелость. Даже так: в нём чувствовалась и зрелость интеллекта, и зрелость чувств. Если говорить о «культуре чувств», то он был уже высок к этому моменту. Это было, конечно, молодо, но достаточно зрело по проявлению. Ощущалось это во всём: походя, в оценках, проходно, в любой фразе, на которой он вдруг «зазернялся». И всё это окружалось, в общем-то, оценочными категориями…

Трудно теперь вспомнить, что ещё из романсов любил он петь, потому что слишком силён был романс «Глядя на луч» в его исполнении, он существует уже как лейтмотив. Но мы просто очень много пели Булата Окуджаву. Правда, в большей степени я. Олег, зная мои с ним отношения, отдавал тут мне абсолютное предпочтение. Но в любой момент мог мне шепнуть:

— Валюша… Давай теперь… нашего Булю!

И всё равно мне подпевал…

Седьмого марта на поминках Олега в ВТО я спел «Глядя на луч». Теперь говорят почти с ужасом, что я пел тогда «его голосом». Нет, конечно. Я пел его интонациями. Просто внутренняя интонация, наверное, была близкой к его.

В тот вечер мне впервые было некому аккомпанировать…

Москва, 27 июня и 22 августа 1990 г.

Владимир Миргородский

Олег Даль ошарашил брата: «Приехал умирать к тебе…»[5]

Ушли из жизни три друга юности: Владимир Высоцкий, Олег Даль, последним — Дмитрий Миргородский. Никто из них не имел официальных званий, но хоронили их как народных.

20 июля на глазах у дочери Ларисы, приехавшей из Парижа домой проститься с безнадёжно больным отцом, умирал известный актёр Дмитрий Миргородский. Он ушёл в мир иной со словами молитвы «Отче наш» на руках жены Нинульки — только так он её называл. Он чувствовал, что теряет силы, отказывался от ролей, спокойно объяснял, что уходит. 5 июля шёл на операцию, понимая, что рак — это приговор.

Оставил в блокноте жены такие строчки:

Мы не умираем, мы уходим,Убегаем в вечности гулять,Где любимых заново находим,Чтоб оттуда ярче вам сиять.

Миргородский сыграл более шестидесяти ролей в кино. Наиболее яркие из них: Голованов («Мы — русский народ»), комбат пехоты («В бой идут одни «старики»»), отец Серафим и Кочетов (сериал «Рождённая революцией»), Сарский («Партитура на могильном камне»). Звание заслуженного артиста Миргородский получил в 1999 году. Через два месяца ему бы исполнилось шестьдесят два года. Собралась бы вся его большая семья. Старшие братья Сергей и Владимир, сестра Клара, младший брат Валерий встретились бы и согрелись теплом и светом Дмитрия, поскольку после смерти родителей он стал центром их вселенной.

Предполагалось, что Дмитрий Миргородский унёс с собой в могилу тайну смерти сокурсника по Щепкинскому училищу Олега Даля. Ходили слухи, что Олега после изрядной выпивки с другом юности нашли мёртвым в гостиничном номере. Дмитрий никогда не обсуждал с посторонними эту трагедию и боль утраты друга.

Вспоминает старший брат Дмитрия Миргородского — Владимир, президент украинского отделения Международной академии технологических наук:

— Олег был самым близким по духу Мите человеком. Брат свои стихи читал немногим. Из друзей первым — Далю, позже, познакомившись с Владимиром Высоцким, ему.

Приезжая к брату в Москву в Щепкинское училище, я передавал записку Николаю Александровичу Анненкову, духовному учителю, как позже называл его Митя. Мэтр на всю аудиторию объявлял: «Приехал горный генерал Миргородский — для мужчин занятия отменяются». Из студии выскакивали довольные студенты и встречали меня как мецената. Я давал Мите деньги (по сравнению с ними я был богачом). Они покупали спиртное, а на закуску — «гвоздь». Зная это, я на оставшиеся деньги докупал колбаски, копчёные окорочка, фрукты, и мы дружно топали в общежитие. Талантливые мальчишки, в свою очередь, «кормили» меня байками и песнями под гитару.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});