Лебединая Дорога (сборник) - Мария Семенова

Когда с реки начал подниматься туман, хазарину привязали на шею камень. От него мало чего добились, кроме имени: Барджиль.

Видга и Скегги вместе отправились посмотреть, как его будут топить. Когда вода успокоилась, Скегги проговорил:

– Не так велика была его удача, как ему бы того хотелось.

Видга ответил:

– Достаточно велика неудача, но большей он уже не причинит!

Утренний холод заставил Скегги поёжиться. Он сказал:

Мучитель опоры змеилуны морского коня,удачи не повстречав,ушёл на тёмное дно.Дробитель ложа дракона,враг блестящих обручийснова сядет в седло…

Он не успел договорить – Видга схватил его за руку:

– Смотри!

Туман рассеивался, открывая перламутровую ширь реки. Оттуда, сверху, с севера, шли корабли… И первым, мерно взмахивая вёслами, шёл чёрный драккар Халльгрима Виглафссона. Виден был голубой плащ хёвдинга, стоявшего на носу. Борт о борт шли за ним корабли братьев и Торгейра – красный, расписной и синий с белым носом. А рядом с драккарами, не обгоняя и не отставая, резали лёгкую зыбь семь узких лодий, вытянутых и хищных, словно стайка речных змей… Передняя бежала весло в весло с чёрным кораблём.

Это шла боевая снекка Ольгейра ярла.

16

Был тёплый вечер, явившийся на смену жаркому дню. Они все сидели на палубе чёрного корабля – булгарин, словенин, вагир и халейг. Четверо молодых. Каждый привел по войску.

– Вняли мы твоей повести, пресветлый хан Кудряй, – сказал Чурила. – Говорил и я. Тебе, Виглавич, сказывать.

Халльгрим спокойно отозвался:

– О чём, конунг? Я своих людей привёл… Пусть ярл говорит.

Последнее время мало кто видел, чтобы он улыбался.

Посмотрели на Олега.

– Я так мыслю, – поднял голову белозерский воевода. – Славные князья и ты, Халльгрим вождь! Четверо нас, да не быть же телу о четырёх головах. Кого слушаться станем?

Сын Ворона откликнулся первым:

– С меня достаточно моих кораблей…

Он никогда не командовал таким числом людей, а конниками и подавно. Чурила самую малость промедлил. Обо всём успел поговорить с ним старый Мстислав! И потому князь ответил:

– Я пособлять тебе шёл, Кудряй-хан. А добычи достанет.

Сам Олег – воевода, не князь, – и вовсе промолчал.

Краска выступила на тёмных скулах Кубрата… Небывалая честь легла на плечи, словно плащ тяжёлой золотой парчи.

Он поднялся:

– Ваши мечи стали моими мечами… Братья, моя рука станет вашей рукой. И пусть камень поплывёт, а хмель погрузнет, если однажды эта рука обратится против кого-то из вас!

Когда в небе высыпали частые звёзды, Олег один пришёл к кременецкому князю. Тот, по своему обычаю, ни шатра, ни котла не привёз, укрывался небом, огораживался полем… Он сидел возле костра, и Лют, верный меченоша, менял повязку на его плече.

Олег расспросил о хазарине, дружески пожурил князя за беспечность. Отведал испечённой на углях вепревины. Потом сказал:

– Ведаешь ли, Мстиславич, зачем я пришёл… Шила в мешке не утаишь, так ведь у вас говорят? Ещё слыхал я: надсаженный конь, надломленный лук да замирённый друг…

Чурила отложил початый кусок и повернулся к нему всем телом – одну шею поворачивать было больно:

– Ты о чём это, воевода?

Олег ответил невозмутимо:

– О том, что лучше оно будет, если я сам тебе расскажу, пока другие не донесли. Не к тебе я шёл, княже, и не с тобой. На тебя послан был…

Тёмный вихрь закружился перед Чурилой.

– Дале говори!

Олег пошевелил в костре и проговорил негромко:

– Над тобою другого князя нету. Отец твой разве, да вы одно с ним. Надо мной же господин мой Рюрик. Понял ли, что летось я тебя под него склонял?

Чурила молчал.

– Не пошёл ты к нему добром. Ныне же прислал он грозное слово, повелел примучить и Круглицу, и Кременец. Мне, воеводе, велено собирать весь язык словенский…

Ох, какими глазами посмотрел на него князь! Не двумя – одним: опустилось, будто прицелилось, тронутое шрамом веко. Наверняка не пожалел бы больного плеча – да Лют унёс меч, почистить, наточить.

И Чурила остался сидеть, ожидая, пока стихнет угар. Ибо не бывало ещё добра от поспешного слова, а того пуще – от поспешного дела…

– Что же не примучил? – спросил он наконец, и голос дрогнул-таки от задавленной ярости. – Знал же, что я с войском не дома!

Олег всё глядел в костёр. Потом взял палочку, выкатил из жара огненный уголь… да и взял его на ладонь!

– Я в спину не бью, – молвил он тихо. – Не затем гостем у тебя жил. Да и щит мой не о двух сторонах…

Чурила ударил его по руке, стряхивая уголь.

– Рюрик твой… кругом Рюрик! Думаешь, в благодарность под него пойду?

На другой день войско догнали гонцы из дому. Привезли всем приветы: Нежелане от жениха, Чуриле от водимой. Писаны те письма были одной рукой – княгининой. Нежелана прочитала своё и так и расцвела. До вечера ходила румяная, с ласковыми глазами. И пела что-то тихонько, а что, не слыхали. Звенела вся, как весенний ручей…

Чурила тоже долго целовал глазами берестяное письмо. Но после не помягчел, ходил такой же, как всегда. Порой, правда, запускал руку под рубашку. Письмо трогал или раненое плечо?

Гонцы переночевали и поскакали обратно, оседлав свежих коней. Войско осталось на месте. Хазар решено было ждать здесь. Издалека слетелись четыре орла, и каждый устал…

Халльгрим размышлял…

Велико и могуче было Мировое Древо Иггдрасиль. Вселенная строилась вокруг него, подобно жилому дому. Сын Ворона смотрел на противоположный, необычайно далёкий берег. И хмуро думал о том, что для здешней земли таким Древом была река Рось. Сколько племён, и каждое – целый мир, непохожий на остальные, – кормилось у её берегов! Сколько он уже повидал, а сколько других, ещё более удивительных, жило дальше на юг… И, должно быть, ведать не ведало, что есть такая страна на свете – Норэгр…

Халльгриму впервые хотелось пройти до края весь населённый мир. И не ради славы и добычи – просто так, посмотреть. Занятные рассказы сложат о его походе, когда он возвратится домой.

Но сперва надо выиграть битву.

Хазар ждали со дня на день… Отроки-наворопники, разведчики, не покидали сёдла.

Однажды случилось так, что четверо парней, высланных князем на полдень, привели с собой человека… Статный, седоголовый, он шагал между двумя конями своей охотой, без принуждения. Лицо у него было словенское, с плеч свисали обрывки богатых одежд.

– Князя бы мне, – попросил он, когда пришли. – Чурилу Мстиславича.

Молодые воины только переглянулись – откуда знает?

Чурила стоял на берегу, беседуя с Халльгримом. Отроки и глазом моргнуть не успели, когда незнакомец вдруг пригнулся и со звериным воем бросился к Виглафссону… ни следа не осталось от его спокойного достоинства!

– Овда! – пробормотал случившийся поблизости Азамат. И кинулся наперерез – остановить.

Но сын Ворона недаром двадцать зим носил на боку меч. Он успел обернуться. Без меча – кулаком в грудь отшвырнул нападавшего под ноги отрокам. Сильные руки пригвоздили к земле рычащее, извивающееся существо… Подошедший князь на миг увидел его глаза: больным, безумным огнём горели они…

Отроки хотели связать человека, но Чурила не позволил. И постепенно тот затих сам. Уткнулся лицом в изгрызенную землю и только тяжко дышал. Потом поднял голову, опустошённо поглядел на Чурилу… на Халльгрима… и вдруг жалко заплакал:

– И ты… с ними, Мстиславич…

По знаку князя отроки отпустили его. Он остался лежать.

– С кем я, – отрезал Чурила, – то дело моё! Ты, пёс, отвечай, почто на воеводу моего бросался?

Вредоумный отозвался:

– Не пёс я… человек!

Дорожки слёз блестели на грязном лице.

– Третьяком кличут меня, новогородцем… Али не признал, господине?

Чурила шагнул к нему, взял за плечи, поднял.

– Не серчай, Мстиславич, – судорожно уцепившись за его локти, продолжал Третьяк. – Видеть мне их тяжко… Урман тех пять лодий по реке снизу идёт. С хазарами вместе. Кораблик мой взяли… ватажников срубили…

Его глаза снова дико расширились, он затряс головой, закусил зубами пальцы…

Халльгрим слушал его бесстрастно.

Снизу, от кораблей, подошли на шум Хельги и Торгейр.

– Не серчай, княже, – справившись с собой, проговорил купец. – Сынков они моих двух… маленьких… а жену…

Халльгрим вкратце поведал брату о случившемся. Хельги потребовал:

– Пусть расскажет подробнее, что за люди.

– Расскажи, Третьяк Рогович, – попросил князь. – То мои мужи, верные.

Третьяк старательно обходил халейгов глазами. Боялся не их – себя самого. Он тихо ответил:

– И те такие же… И сами, и корабли их… Красивые корабли… А паруса полосатые с синими поперечинами наверху…

Двое Виглафссонов одновременно повернулись к Торгейру. А тот, вздрогнув, шагнул вперёд:

– Как ты сказал?

От этого голоса новогородец вжал голову в плечи. Пальцы окостенело скрючились наподобие когтей. И когда он всё-таки поднял глаза, то не молодой калека-урманин стоял перед ним, а тот, другой, похожий на него, как отец на родного сына… и не в рубахе со словенским вышитым узором – в кожаном панцире с золочёными чешуями, в шлеме, с обагрённым мечом в руке…