Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

какой-то чудовищной силой со стены — с торчащими из неё алыми гвоздями.

— Ходута! — повторяет Забава и щупает его могучую грудь: тяжело и медленно, но она двигается. Дышит… Дышит!

Девичья рука осторожно скользит ниже и чувствует, как по пальцам струится тёплая жидкость и, подняв ладонь ближе к мерцанию светильника, дочь трактирщика видит кровь. Весь левый бок со спины — влажный и багровый.

— Ходута, — напрягается она и пытается привести молодца в чувство, толкает в плечо, тормошит по лицу, но тот не откликается и только делается бледнее. — Ходута! Ответь же, родной!

Отчаяние сменяется гневом — на себя, за то, что ничего на не получается; на него — что снова явился к ней на порог изувеченным и вручил свою жизнь в её руки, даже не спрашивая. Хочется кричать, хочется как следует вдарить по этому кудрявому котелку, но толку с того?

— Я даже на пядь тебя не сдвину, здоровенная ты скотина, — проговорила темноволосая девица сквозь зубы и, не выдержав, от безысходности стукнула по груди его кулаком — но даже это не помогает. — Не сдвину тебя… одна не сдвину.

В опухших, красных от слёз глазах мелькают искорки здравого смысла, и Забава возвращается в отцово заведение, но только чтобы вместе с подмогой затащить внутрь своего великана. Четверо мужчин, схватив его за руки да за ноги, медленно и осторожно поднимаются на второй этаж, и Ходута наконец-то оказывается в тёплой кровати — но и так и не отзывается ни на одну мольбу.

Снять рубаху с детины никак не удаётся, и помощники её переворачивают посадникова сына набок, а сама Забава вспарывает ткань ножом из освобождает его от одежды. Несколько небольших, но глубоких уколов от гвоздей проникали в плоть немногим выше поясницы и зияли сейчас свежими рваными ранами. Однако не повреждения были самыми страшными — кровотечение всё никак не унималось, и даже сейчас на ложе Ходуты образовалась тёмно-красная лужица.

К растревоженной ране она приложила несколько пальцев и с силой прижала их к холодеющему боку молодца, стараясь не дать крови покинуть израненное тело.

— Принесите чистых простыней да тёплой воды, — прикринула она на постояльцев, и двое из них спешно метнулись за всем необходимым, пока ещё пара осталась здесь, рядом с Забавой.

— Не живут, ежели столько крови потеряют, — хмуро пробормотал себе под нос заглянувший через плечо девушки на раненого старик: та, пусть и медленно, но продолжала бежать по пальцам дочери Задора. — Может и не протянуть до восхода.

— Живут! — разгорячённая и раздражённая услышанными словами, гневно парировала Забава. — Он молодой, здоровый, обязательно выкарабкается!

— И впрямь, как бычок здоровенный, — кивнул второй из гостей. — Авось правда всё уладится.

Остальные вскоре возвратились, но перевязать раны оказалось делом сложным, но невыполнимым. С горем пополам перемотав тело Ходуты настолько крепко, насколько они могли, дабы обеспечить положенное давление, помощники Забавы бережно подняли его и положили безвольную голову на подушки.

— Благодарю, — кивнула остальным девица и села у изголовья. — Дальше я справлюсь одна, можете вернуться к себе. Спасибо ещё раз… и доброй ночи.

Дрожащими пальцами она коснулась щеки сына градоначальника, запустила их в тёмные кудри, которые путались подобно её мыслям: о проведённом тогда вместе вечером за душевным разговором и выпивкой, о лучистых как свет весеннего солнца глазах мужчины, о том, как с ней поделился он переживаниями о своё будущем и нежелании идти по стопам отца.

— Ну и молодец же ты… Ах, бедовый уродился! — пролепетала, одновременно плача и улыбаясь, Забава.

— И с долгами… не расплатился, — шевелит он губами и тихо, почти неслышно отвечает.

— Тише, береги силы. Всё будет хорошо, я обещаю, — с нежностью посмотрела она на него, взяла его пальцы — какие же холодные! — в свою ладонь и легонько сжала, словно закрепляя произнесённые слова.

— В кармане… в кармане моём.

Всполошившись и решив, что там нечто важное, второй рукой Забава залезает в карман и достаёт оттуда пару серебряных монет — которые тотчас же швыряет на пол, и они, прокатившись со звоном по половицам, теряются где-то в тёмном углу.

— Нехорошо это… Не расплатившись уходить, — продолжает он и старается открыть глаза шире, чтобы лучше рассмотреть в тусклом пламени свечи девицу напротив, но веки так и остаются полузакрытыми, будто даже на это сейчас сил не остаётся.

— Не смей так говорить! — обжигает взглядом Забава и пуще прежнего сжимает слабеющую, делающуюся ватной длань. — Не надобно мне денег, неужели так и не понял?! Ты мне нужен, Ходута… Ты!

Захлёбываясь от солёных слёз, она бросается сбивчиво, беспорядочно целовать ходутовы веки, щёки, лоб, покрытый градом из холодных капель пота, а он лишь весь дрожит и глазеет на неё с застывшим на лице нелепым выражением и по-детскому глупой улыбкой.

— Ухожу… чувствую я, — лепечет он спокойно и лишь светится по забавиными губёнками. — В лицо смерти посмотрел, так дай же лучше на тебя мне теперь полюбоваться вдоволь…

Голова детины тотчас же завалилась на бок и он замолк, не то мертвый уже, не то всё ещё живой. Забава судорожно тянет к нему руку и кладёт на грудь.

Дышит. Стучит сердце в груди — но медленно, глухо, как крылья птицы, что запуталась в силках и, измученная, потеряла надежду выбраться.

Одной рукой накрывает она спящего молодца одеялом, второй — накидывает на себя длинный плат. Так и стоит она минуту, не сводя с него, светлого, чистого и непосредственного, словно младенец, своих глаз, прежде чем ступает за порог.

Коли заглянул Ходута в лицо смерти — есть у неё та, кто с ней если не подруга, то старая знакомая. И она сумеет договориться.

* * * * *

— Лишай проклятый! — выругался, обернувшись на мгновение и увидев, что Ходута и ещё двое разбойников остались далеко позади, Сверр: но Молния галопом неслась вперёд так быстро, что пути обратно не было, да и похищенного мальчугана упускать нельзя ни при каких обстоятельствах.

Петляние по тёмным переулкам и концам продолжилось ещё на какое-то время. Длинноволосый скандинав неистово подгонял своего скакуна, заставляя ту выкладываться по полной, минуя крутые повороты и избегая загромождавших улицу бочек, ящиков и телег.

Сердце бьётся в такт топоту копыт, остаётся совсем немного… Под лоснящейся, блестящей шерстью Молнии вздуваются мышцы, пот смешивается с пылью в мылкую пену.

Похититель Гостомысла-младшего ныряет в очередной закоулок с харчёвнями и трактирами, разгоняя в стороны вмиг прильнувших к обочине вооружённых горожан. И не просто вооружённых — вместо ожидаемых топоров, дубин да серпов с вилами держались они за саксонские клинки, которые взгляд