Поле Куликово - Владимир Возовиков

— Там, в лагере они. Юрко наш звонцовский утром к женке туда бегал. Подруги они: женка его с моей Дарьей, водой не разольешь — вот и Юрко свою не приструнил, тож пошла с войском.

— Так Дарья — твоя внучка?! — удивился Тупик, радуясь, что у девушки, оказывается, есть такой серьезный покровитель и что она не одна в лагере среди мужиков.

— А ты думал, она уж совсем неприкаянная? Гляди, кмет! — Таршила, смеясь, погрозил пальцем. — Не гляну, што ты сотский, за баловство и плеткой по-отцовски приласкаю.

— Эх, Таршила, да я за нее…

— Ладно, Василей, пора мне. И ты поспешай — извелась ведь она, горемыка, я уж Юрко велел сказать, што живой ты. Государь-то велел подарить ей рясу жемчужную за смелость — она те сама все обскажет. Да гляди, не проворонь ее, рубака. Там к ней один молодец все наведывается, глянулась, видать. В плечах — сажень, кулаки — по полупуда, да из бывших ватажников, отчаянный.

— Ниче, с разбойником как-нибудь слажу, вот с государем сладить — то задачка. — Тупик громко засмеялся, подавляя внезапно вспыхнувшее чувство ревности.

— Савосе поклонись, да захвати от него, што сулил он мне прошлый раз, — крикнул Таршила вслед Тупику.

Знакомые отроки без слов пропустили Ваську в лагерь, защищенный рогатками и повозками, они же указали ему большие полотняные шатры лечебницы. Издали заметив среди шатров женщин, Тупик спешился, постоял, успокаиваясь, потрепал шею Орлика, словно и его подбадривал, потом медленно пошел к коновязи. Женщины куда-то исчезли, из одного шатра долетал скрипучий голос старого лекаря, прерываемый короткими стонами. Васька откинул полог, в полусумраке увидел на ложе из травы и веток четырех мужиков, видно, больных; в сторонке над стонущим человеком хлопотали две женщины, старый лекарь Савося и помощник его — угрюмый рукастый бородач.

— С богом, Гаврила, — проскрипел старик; Гаврила что-то с силой рванул на себя, Тупика оглушил душераздирающий вопль, но тут же послышалось веселое дребезжанье лекаря:

— Ин как ладно! Ты же орешь, будто порося, — зря мы те ковш браги выпоили, олуху. Часа не пройдет — руби своей шуйцей хошь дрова.

Васька увидел белое, в поту лицо парня и понял: вправляли руку. Одна из женщин в темном до пят сарафане распрямилась, обернулась и, как от солнца, заслонила лицо рукавом.

— Ой! Василий Андреич!..

Из-за плеча Дарьи на Тупика с любопытством смотрели блескучие, полные омутовой темени глаза, до изумления похожие на те, что звездочками прокатились сквозь душу его в Орде, но теперь Васька понимал: он тех глаз и не заметил бы, окажись там поблизости вот эти, прикрытые маленькой загорелой ладонью.

— Ой, я счас…

Дарья выскочила из шатра, увлекая за собой подругу, лекарь покачал головой, хмуря лешачьи брови, заскрипел с упреком:

— Ах вы, аники-воины! Еще неведомо, будет ли битва, а уж побитых вон сколь. Этот с лошади хрястнулся, шуйцу вывернул, тот вон олух ногу в колесо исхитрился запихнуть, этот под оглоблю башку подставил, еле отходили, а вон тот, што с краю, так и сказывать-то совестно, господи прости. Он, вишь, ночью решил барана в товарах спереть, как проезжал мимо отары. Да и сцапал заместо овечки пса сторожевого. Пес-то лохмат и невелик, а волка лютей — ишь как рожу-то ему воровскую отделал.

Тупик усмехнулся, потом строго уставился в глаза лекаря.

— Вот што, дед Савося: я приехал забрать от тебя девиц.

Лешачьи брови поднялись, в глазах зажглись искорки.

— Дозволь полюбопытствовать, боярин: мечом ты их у меня добудешь, аль как?

— Ты, дед, не шути. Дарья — невеста мне, ордынцам на растерзание отдавать ее не собираюсь.

— Невеста? Дак и не отдавай ее — вон у тя меч какой, и копье, поди, тож имеется.

— Слушай, дед Савося! — Васька глянул на полог шатра. — Зачем ты их взял? Воины они тебе? Или в лагере вы за каменной стеной? Степь, што ль, не знаешь? Они десять раз войско обойдут, еще и битва не начата, а уж обозы пограблены.

Больные мужики беспокойно завозились, дед свел брови:

— Неча сказать, славно ты нас утешил, боярин храбрый. Девиц-то за пазухой, што ль, спрячешь?

— Сейчас пригоню из табуна пару лошадей, посажу девиц — прямо в Москву отправлю.

— Ох-хо-хо, и брешут же люди, будто Васька Тупик самого хана татарского хитрей. Да вовек не видать этим голубицам Москвы преславной, коли ты их одних в степь погонишь — хоть самый ветер оседлай. В Орду или в Литву как раз угодят. Хуже того — к диким степнякам попадут в руки.

— Там попадут аль нет, тут же точно беды не миновать, как станут татары около войска кружить. Ты, што ль, оборонишь их?

— Ты оборонишь, ты, Васька! Выдь-ка, охолонись да глянь кругом-то. И Дарью сыщи, она едва дождалась свово соколика, а он лясы точит со старым пнем. Уговоришь — держать не стану, хоть и добрая мне помощница. Да што тебе до нашего дела, пока сам под чужой меч не попал!..

Лекарь сердито подтолкнул воина к выходу. Васька остановился на площадке возле шатра, нетерпеливо огляделся. Дарьи и подруги ее не видно. Почему скрылась? Стыдится? Или видеть его не хочет? Мало ли что было сказано однажды на пыльной коломенской дороге! Из благодарности за спасение чего не скажешь? Сколько потом разных людей прошло мимо нее! Кто этот парень, о котором говорил Таршила? Ведь и с ним, Васькой Тупиком, было что-то в Орде… Экий дурачина! Будто муж законный, начал бранить лекаря — зачем-де взял ее. Может, ей твои заботы и не нужны вовсе.

С пологого склона Тупик видел все Куликово поле, с севера и востока обрезанное Непрядвой и Доном, с боков — их притоками, а впереди перегороженное русскими полками — от Смолки до Нижнего Дубяка. Холодок радости подкатил к сердцу: Ваське Тупику со всей отчетливостью открылся замысел русских воевод. Татарам ни с одной стороны не обойти русские полки, сюда, к лагерю, они могут прорваться лишь через боевые порядки рати. Так вот на что намекал дед Савося — зорок старый колдун! Но и русским в случае поражения некуда отступать — перетонут в Дону и Непрядве. Значит, стоять до конца, насмерть! «Вот вам и медовый сбор!» — подумал, вспомнив разговор своих разведчиков, когда проезжали этим полем, тогда сплошь покрытым девственными пышными травами. Мог ли представить себе, какой урожай собирается снять с этого поля великий князь! Оно теперь едва узнаваемо, Куликово поле: птицы разлетелись, травы до половины его потоптаны, бочаги выпиты — страшно подумать, чем наполнятся они вскоре. Один Красный Холм так же угрюмо сутулится вдали, да по-прежнему спокойно зеленеют приречные рощи, кое-где подпаленные прошедшими холодами. И нет здесь больше тишины и покоя… Но если русские полки так быстро перешли Дон, то уж ордынские тумены… Васька, едва глянул в сторону Дона, рванулся к коновязи: огромный тумен в пятнадцать — двадцать тысяч всадников, прикрываясь Зеленой Дубравой, заходил в тыл русской рати, строящейся на равнине у подножия принепрядвенских холмов. Это была отборная конница — он видел по блеску железных доспехов и плотно сбитым колоннам тысяч. «Наши проглядели, сволочи!..» И остановился, испустив глубокий вздох, — над передними рядами всадников взвились алые стяги, словно огоньки в степном ветре. Вот один из фланговых отрядов сделал поворот, и зарябили красные пятнышки щитов, закинутых на спины воинов, словно гроздья рябины по лесной полосе. Так вот кто надежнее Дона и Непрядвы бережет тыл русской рати — отборный полк самого государя, родной полк Васьки Тупика. Пусть-ка Мамай сунется хоть в ту, хоть в другую реку…

Всех замыслов князей Васька не знал, но как разведчик он мгновенно понял, что девушек выдворять из лагеря нельзя. Он сам не выпустил бы за расположение рати никого из тех, кто видел этот укрытый Зеленой Дубравой сильнейший конный полк Москвы, — даже самого государя. Девушки его, конечно, видели.

Но где же Дарья? Прячется… Обида и ревность снова зашевелились в душе; склонный к неожиданным вспышкам, Васька мрачно двинулся в обход ближнего шатра к коновязи и вдруг увидел Дарью возле коня. Она успела поменять темный лекарский сарафан на неяркий девичий летник из муравчатой ткани, воткнула в косу белый полевой цветок, и так не походила на ту «монашку», которую он только что видел хлопочущей над увечным парнем, что Васька едва узнал ее. Дарья кормила Орлика с ладони, гладила, целовала белую звездочку на конском лбу, что-то говорила и так увлеклась — даже не услышала шагов за спиной. Тупик остановился, острый слух его уловил горячий полушепот:

…— Ты умный, как ворон, сильный — как барс, быстрый — как орел… Заговорю тебя тремя заговорами, напою из трех ключей, накормлю травой трилистником, и станешь ты втрое умнее ворона, втрое сильнее барса, втрое быстрее орла. Тремя плачами заклинаю тебя — храни мово милого, как птица лебедь хранит лебеденка, унеси его от стрелы быстрой, от копья черного, от сабли вострой. Четыре ноги твои в сече великой — что четыре дуба в осиннике тонком: ни одна не подломится от ветра ли буйного, от железа ли тяжкого. А стукнешь копытом — враг расступится, гривой махнешь — тучи рассеются, глазом моргнешь — дороги расстелются. Не вправо скачи, не влево скачи, скачи ты к моему дому, к порогу девичьему, к сыте медовой, к зерну ярому; обниму я милого, достану ленту шелковую, гриву тебе расчешу, ленту заплету…